Кассини улыбнулся.
– Фермент LC не более чем легенда, так нас учили.
– К сожалению, это не так, – вздохнул Кассини. – Увы, LC – это реальность, причем крайне малоприятная, я изучал материалы… Однако я не ожидал, что Уистлер докатится до подобного безумия.
– Ну может…
– Никто ему не позволит применить фермент LC, – словно бы успокаивая себя, произнес Кассини. – Насколько я знаю, его не использовали более ста лет, Мировой Совет наложил строжайший запрет… Вы слышали про мадридскую резню?
Резня. Само слово неприятное. И совершенно вымершее, театральное. Однажды я был в театре, там представляли нечто похожее, и в конце почти все умерли. Шекспир, Лопе де Вега, резня. Я в своей жизни это слово ни разу не произносил и не слышал, чтобы другие употребляли, поскольку надобность в этом слове давно отпала. Резня исчезла из нашей жизни и из природного мира, я не мог припомнить ни одну, хотя на Путоране всяких зверей полно, но резней они не злоупотребляли.
– Я мало интересовался… историей, – сказал я.
– Как и большинство землян. Землян не интересует история, не интересует искусство… Я довольно плохо представляю, что их интересует… А вы? Вы знаете, что?
– Всех разное, – ответил я. – Кулинария, регата, кулинарная регата, путешествия. Гиперборею ищут, это весьма популярно. Составляют родословные.
Кассини споткнулся, так что мне пришлось его подхватить, медь в карманах звякнула.
– Пожалуй, я слишком давно не был на Земле. – Кассини отряхнулся. – В последнее время я собираю материал в колониях, работаю над книгой о первом настоящем поколении внерожденных. Перспективный материал, должен признаться, хочу прогнать его через семантические фильтры… А может, и не стоит.
Метров двести мы шагали молча, навстречу ветру.
– Да, про мадридскую резню, – вспомнил Кассини. – Это весьма поучительная история…
Кассини стал рассказывать про мозговых штурмовиков, собравшихся в Мадриде сто лет назад с весьма амбициозными целями.
Мне нравилась эта их черта – и Кассини, и Шуйского, и Уистлера. Они все время что-то рассказывают, не могут удержаться. Я люблю слушать, это познавательно.
– …И закончилось все весьма печально – резней. Натуральной, классической резней! Знаете, существовало такое яркое слово – «поножовщина»… И именно поэтому я зашел сначала к вам, – сказал Кассини. – Обсудить вот эти фантазии.
Кассини потряс папкой.
– Нам, как членам Большого Жюри, лучше иметь консолидированное мнение, думаю, вы не будете возражать… Мы пришли.
Я понял, что волнуюсь. Большое Жюри все-таки. Шесть действительных членов Мирового Совета, плюс шесть землян, выбранных случайно. Вопросы жизни и смерти, вопросы судьбы человечества, будущего Земли. Решение, обязательное к исполнению во всей ойкумене. История. Я поучаствую в настоящей Истории.
Я участвую. Это как первая поножовщина, наверное.
Кассини замолчал, наверное, тоже ощутил важность предстоящего, собрался, выпрямился, походка изменилась, ставил ноги твердо, расправил плечи.
Буду слушать, подумал я. Буду думать. Член Большого Жюри не должен быть физиком, он должен быть… обычным. Ответственным. Как все. Человеком Земли.
Конференц-зал начался неожиданно. Коридор будто исчез, и мы с Кассини оказались в круглом помещении, заполненном светом.
Я представлял заседание Большого Жюри несколько иначе. Тяжелый стол. Кресла. Полумрак. Напряженные лица. Споры, сжатые кулаки. Поножовщина, резня, поиск истины.
Стол имелся, стеклянный стол, пластиковые стулья. Стульев много, вдоль стен, в несколько ярусов друг на друге.
В конференц-зале нашелся Шуйский, он сидел за столом.
– Проходите, пожалуйста, – без особого энтузиазма пригласил Шуйский.
– А где остальные? – спросил я.
– Остальных пока нет, – ответил Шуйский.
– То есть как нет?! – сердито спросил Кассини. – Нет здесь или нет на планете?!
Шуйский не ответил.
– Но Уистлер-то есть, – заметил Кассини. – И где же он, хочу узнать? Он заварил эту похлебку, а сам, как всегда, отсутствует?
– Думаю, он скоро будет, – сказал Шуйский.
Я выбрал себе стул и сел, устроился так, чтобы был виден зал и внешнее пространство. Планета.
Реген красив. Много простора, далекий горизонт, облака, похожие на пену. Ветер. Он чувствовался. Отличный вид.
– Уистлера нет, хорошо… А где же Штайнер? – поинтересовался Кассини.
– Думаю, нам стоит начать, – предложил Шуйский. – У Штайнера затруднения с разгрузкой звездолета, но скоро он будет…
– Вот наши затруднения! – воскликнул Кассини и хлопнул на стол зеленую папку. – Вот наши проблемы!
Шуйский с опаской, точно она была горячая, потрогал папку.
– Рольф, не волнуйтесь, пожалуйста, – попросил Шуйский. – Присаживайтесь, нам предстоит долгая работа, и я должен рассказать об условиях… об особенностях нашего мероприятия. И предлагаю неотложно начать…
– Что начать?! – остановил его Кассини. – Что можно начать, когда никого нет? Когда нет кворума?!
– Предварительные процедуры начать. Я…
– Ни о каком применении «жидкой свечи» не может быть и речи! – заявил Кассини. – Вот вам и все процедуры! Вот мой ответ! И нечего начинать! И я не сдвинусь ни на йоту! «Жидкая свеча» неприемлема! Мало Земле катастроф, связанных с синхронной физикой, – вы хотите добавить катастрофы, связанные с ферментом LC?! Не хватает нам синергии безумия?!
Кассини не собирался присаживаться.
– Кибернетика! – произнес Кассини с пренебрежением. – Искусственный разум! Квантовые големы… тьфу! Уистлер, как всякий безответственный скоморох, объясняет свои неудачи всем чем угодно. Происками недоброжелателей, саботажем завистников, негодными инструментами, украденными в лавке старьевщика! Лживый Арлекин винит в провале своего позорного водевиля слабоумного Пьеро! Как это мило! Поток Юнга не удается зафиксировать, потому что компьютеры не получается протащить через барьер Хойла! Гениально!
Что-то Кассини с утра в ярости. Хотя, может, он всегда такой, в утренней ярости.
– Впрочем, тут я с Уистлером отчасти согласен – кибернетика оказалась таким же ничтожным чучелом, как и синхронная физика, – провозгласил Кассини. – Мы вышли к звездам – и выяснилось, что кибернетика ни на что не годна! Не стоит выеденного яйца! Ах, кибернетика бессильна перед барьером Хойла! Ах, мы не можем ничего поделать…
Кассини огляделся, Шуйский принес из холодильника сифон, налил в стакан, Кассини выпил и тут же опустился на стул, газированная вода словно охладила его, пыл пропал.
– Последний приличный кибернетик – бедолага Бэббидж, а лучший компьютер – его усовершенствованная прялка, браво… С тех пор, как нам сейчас прекрасно видно, кибернетика блуждала впотьмах… «Блеф и надувательство» – таким ярлыком можно, не задумываясь, снабдить практически любую современную науку…
Кассини постучал стаканом, Шуйский налил еще. Там было «надругательство». И тупик.
– Друзья! –