Но мама вовсе не лебедь, скорее орел – красивый, изящный, но готовый в любой момент выпустить когти или разорвать в клочья мощным клювом. И сейчас она разрывает меня на части, вместо клюва используя слова. Острые, как иголки, пронзающие насквозь.
– Ты меня в зеркало-то видела, мам? У меня по всему лицу прыщи, и я…
– Видела. Черты лица у тебя что надо, с фигурой все в порядке, и если ты себя не запустишь с возрастом, то все будет замечательно. Если приложишь достаточно усилий, Сильвия, мужчины штабелями будут падать к твоим ногам и молить, чтобы ты обратила внимание именно на них. Поверь мне, это куда надежнее, чем полагаться на деньги отца, которые рано или поздно закончатся. Как и любой мужчина, в конце концов он захочет, чтобы ты выпорхнула из семейного гнезда.
Мама треплет меня по волосам, и прикосновение, о котором я мечтала столько лет, кажется отвратительным. Неприятным, липким, чужим.
– И к тому моменту хорошо бы иметь запасной аэродром, а то и не один.
– Вы с папой разводитесь? – вопрос срывается с языка, хотя мне хотелось бы промолчать.
Я уклоняюсь от новых попыток погладить меня по волосам и отодвигаюсь подальше от матери.
– Да. Наши отношения давно изжили себя, мы еще в прошлом году решили, что нужно попробовать что-нибудь новое, просто нужно было утрясти кое-какие вопросы. Но мы не об этом говорили, Сильвия.
– А почему мне никто не сказал? Я же ваша дочь!
– Дорогая, наши отношения не твое дело. И мы с тобой обсуждаем вовсе не наш с Оскаром развод.
Голос матери становится ниже, жестче. Она злится, но делает это в своей фирменной манере: изящно и стильно, с холодной улыбкой, сложив бледные руки на коленях. Темно-бордовый лак на ногтях переливается в свете похожей на змею люстры.
Внутри поднимается и не утихает ураган. Бушует глубоко в душе, вытаскивает из самых глубин все старые обиды, напоминает обо всех несправедливых поступках родителей, об их безразличии.
Даже о разводе не соизволили сообщить! Будто я не их ребенок, а так, приложение к квартире, где постоянно сижу одна. Такая же неотъемлемая ее часть, как миссис Говард, которую отец нанял черт знает сколько лет назад. Может быть, даже раньше, чем я вообще родилась.
Я вскакиваю с дивана и едва не выбиваю у матери из рук бокал вина. Хочется схватить его и выплеснуть поганую кислятину ей в лицо. Испортить аккуратную прическу, оставить ярко-красное пятно на белом халате, размазать по лицу косметику. Сделать что-нибудь, чтобы ей было так же больно, как мне сейчас.
Страх оказывается сильнее. Кто я такая рядом с матерью? Всего лишь неприметная девчонка.
– Успокойся, – приказывает мать. Ставит бокал на подлокотник и вновь поджимает губы.
– Вы обо мне даже не подумали! Зачем вам вообще дочь, если ни одному из вас нет до меня дела?
– Я сказала, успокойся, – тон матери непреклонен, и я послушно опускаюсь обратно на диван, но крепко сжимаю кулаки, да так, что ногти до боли впиваются в ладони.
Ничего, я еще устрою незабываемые выходные и матери, и отцу. Папа как раз обещал, что мы в кои-то веки соберемся дома всей семьей. Уж тогда-то я им покажу, что значит делать вид, будто их отношения не мое дело.
– Впервые я пытаюсь поговорить с тобой серьезно, а ты паясничаешь. Поверь мне, Сильвия, в жизни случаются вещи и похуже развода родителей. И тебе очень повезет, если ты с ними не столкнешься.
Ураган никак не хочет утихать, еще немного, и он снесет все на своем пути: сохранившиеся еще границы, старательно выстроенные преграды, остатки самоконтроля. Я могу и не дотерпеть до выходных.
– Ты посредственность, Сильвия, и вряд ли чего-то добьешься, но ты можешь попробовать сделать внешность главным своим оружием. Уж это-то у тебя получится. Запомни мои слова, пожалуйста. Договорились?
Договориться с матерью – то же самое, что заключить сделку с дьяволом, и я все-таки не сдаюсь. Сама оборачиваюсь стремительным ураганом и вновь вскакиваю на ноги, на этот раз опрокинув бокал прямо на ослепительно-белый шелковый халат матери. Криво ухмыляюсь.
И эта женщина была для меня примером для подражания? Такой я хотела стать? Самодовольной мегерой с перекошенным от злости лицом? Черта с два. Пусть катится куда хочет, сейчас я согласна отправиться в приют, лишь бы подальше от матери и ее наставлений, подальше от отца, который никогда не принимает участия в жизни семьи. И никакие выходные мне уже не нужны.
– Договариваться будешь с кем-нибудь из своих подружек. Или дружков с запасного аэродрома, – фыркаю я со злостью. – Понятно? Моя жизнь больше не твое дело!
И выбегаю из гостиной. Несусь по коридору, не разбирая дороги, взлетаю по лестнице, едва не скатившись обратно вниз по крутым ступенькам, и запираюсь в своей комнате. Стены ходят ходуном еще несколько мгновений, но и черт бы с ними. Я прижимаюсь спиной к стене и медленно сползаю вниз, на пол, закрывая лицо ладонями.
Горячие слезы бегут по щекам, оседают на губах, теряются в воротнике белой форменной блузки. Я содрогаюсь в рыданиях, икаю и глотаю слезы, но взять себя в руки и успокоиться не могу. Лучше бы мы с мамой никогда не разговаривали. Лучше бы она так и оставалась недосягаемым идеалом.
Лучше бы я никогда не загадывала глупых желаний.
Глава 7
Мер
Что бы ни говорили смертные, в Аду вовсе не жарко: не сверкает сутками пламя, не задыхаются от боли в котлах грешники. Ад на самом деле до жути неприветливое место, давно пришедшее в запустение. Скучаю ли я по нему? Нет, и никогда не стану. Меня уже несколько сотен лет подташнивает от однообразных каменистых пейзажей, болтающихся туда-сюда, как неприкаянные, демонов и отбившихся от рук душ. Вывернутых наизнанку, искаженных, давно непригодных в пищу. Отвратительных.
Лениво растянувшись на диване, я на мгновение прикрываю глаза. Уютная квартира Сильвии Хейли выглядит куда лучше полуразвалившейся клетушки, где я коротал последнюю пару веков. Здесь не несет разложением, пылью и грехом; здесь пахнет ее дорогими – удушливо-сладкими