— Не знал…
— Проваливай, — Марк похрустывает шеей. — И шмару свою забери.
Алексей, прижав изуродованную руку к груди, неуклюже встает сначала на колени, а потом поднимается на ноги. Подходит, шаркая ногами, к Ксюше, и затем под ее визг дергает за локоть целой рукой и тащит прочь.
Ксюша спотыкается и мямлит:
— Прости меня… прости… я просто дура… Прости…
— Заткнись! — Алексей грубо и с ненавистью дергает героиню за собой.
Когда дверь за ними закрывается, Марк вновь смотрит на меня:
— Смотри-ка, умеешь молчать, — обнажает зубы в хищной и презрительной улыбке, — сидела, как мышка. Такая тихая, такая милая. Я даже не знал, что ты можешь быть такой. Глаза, как блюдца, — усмехается, — может… с разводом повременим? — его улыбка становится шире и опаснее, — и я просто займусь твоим перевоспитанием?
Меня начинает трясти. Мне в позвоночник будто резко выпустили через толстую иглу жидкий азот, который замораживает костный мозг.
— Возможно, я из тебя воспитаю правильную жену, ведь это ответственность мужа жену учить жизни?
Глава 9. Умоляй
Марк неторопливо закатывает левый рукав рубашки, оголяя напряженные жилистые предплечья.
Был он для меня “ревнусей”, “пусей” и даже иногда “малышом”, а стал незнакомым опасным мужиком, который может перевоспитать меня из тупой курицы с высоким самомнением в забитую тихую жену.
— Марк… — сипло шепчу я.
Ни в коем случае сейчас нельзя повышать на него голос. Он показал мне через сломанные пальцы Алексея, что очень и очень не в духе. Офигеть как не в духе, и если я хочу избежать “перевоспитания”, то надо уже сейчас показать, какая я испуганная милашка.
— Что, дорогая? — Марк закатывает правый рукав своей белоснежной рубашки и в ожидании косится на меня. — Я тебя внимательно слушаю.
Я аж замираю под его острым и холодным взглядом.
— Мы же цивилизованные люди… — сглатываю. — У тебя другая женщина…
Расстегивает пару пуговиц под воротом рубашки.
Когда он энергично и резко встает из глубокого кожаного кресла, я вся вздрагиваю и с трудом сдерживаю в себе желание заползти под бильярдный стол.
Мой Маркуша, которому я покупала глупые новогодние тапки с мордами плюшевых оленей, больше не похож на домашнего уютного мужа, который пьет по утрам кофе из пузатой кружки в форме толстого рыжего кота.
Да, кружку эту я тоже покупала. Она мне показалась забавной.
Господи, что же я за дура-то была, и я ведь приглядела еще один сомнительный подарочек любимому мужу.
Барабанная дробь… подушку-бревно на диван под поясницу. Прикольная такая, забавная.
Я сижу с круглыми глазами, а Марк шагает ко мне. Останавливается и смотрит сверху вниз.
— Если ты так жаждешь развода, моя милая, то… — он усмехается уголками губ, — умоляй.
Он не шутит.
У меня вздрагивают ресницы.
— Я же должен понять, насколько ты серьезна в своих намерениях, — его голос ровный, — женщины ведь такие нелогичные загадки, да? Она может говорить одно, но подразумевать другое. Нет — это да, а да — это нет, а мы, мужики, такие примитивные… Мы же все эти ваши игры не понимаем. Вот ты говоришь, что у меня другая женщина, но а вдруг это крик о твоей любви и желании остаться?
— Это не так… — шепчу я.
Улыбается, выдерживает паузу и прищуривается:
— Я не чувствую твоей искренности. Может, ты все-таки за то, чтобы наша семья сохранилась?
— Нет… Отпусти меня…
— Все еще не чувствую твоего искреннего желания нашего развода. Кажется, ты просто в очередной раз кокетничаешь.
— Марк, зачем ты так…
— Точно кокетничаешь, — его глаза недобро вспыхивают.
— Нет! — в отчаянии взвизгиваю я и прячу лицо в ладонях, — нет… господи… нет… остановись, прошу…
Я подбираю под себя ноги и переношу вес на колени.
— Прошу, — отрываю ладони от лица и поднимаю взгляд на Марка. Выпускаю новые слезы. Кожу щиплет от соли. — Я тебя боюсь… Я хочу развода… Прошу, отпусти…
По телу вновь прокатывается сильная дрожь страха, когда он просовывает большой палец за пряжку ремня и расслабляет руку.
Он наслаждается моментом, и если я затяну свою мольбу о разводе и свободе, то он потребует от меня уже не слов.
Я должна быть жалкой, а не покорной и возбуждающей. Очень тонкая грань, и в случае если мой вздрогнувший голос зацепит его мужское начало, то он не пожалеет меня.
Заставит открыть рот не для жалобных слов.
— Умоляю, Марк, умоляю, — я больше не сдерживаю в себе жалкие громкие всхлипы, ручьи слез, потому что в них мое спасение.
Гордыня, дерзость и сопротивление спровоцируют Марка.
— Это же конец, Марк, — сквозь рыдания говорю я, — дай мне уйти… умоляю…
Его надо удержать в презрении и отвращении ко мне. Только тогда есть шанс вырваться из этого дома.
Он должен увидеть, что я уже сломлена, и что ломать во мне нечего. И учить покорности нет смысла, ведь я приняла его условия и жестокие правила.
— Страшно тебе, мышонок, — тихо и с угрозой говорит он и присаживается передо мной на корточки.
Обхватывает мои запястья и убирает мои руки с лица. Заглядывает с жуткой ухмылкой в глаза. Я позволяю себе громко и отвратительно шмыгнуть. Лучше так, чем потом давится похотью Марка, который не станет сдерживать себя.
— Страшно, значит, — мягко сжимает мою левую ладонь, затем разворачивает ее к себе внутренней стороной.
Задерживаю дыхание, когда он, вглядываясь в мои глаза, начинает мягко массировать мои пальцы начиная с запястья.
— Выдыхай, — он скалится в улыбке, — я женщинам пальчики не трогаю.
А у меня не получается выдохнуть. Я оцепенела в страхе.
Кладет мою ладонь на свою, а затем медленно ее поглаживает, не отрывая взгляда от моего лица:
— Значит, ты уяснила, что я не приветствую никаких скандалов?
Киваю. Хочу вытянуть мою руку из его руки, но он крепко сжимает ее, сердито нахмурившись, и я опять замираю.
Он касается моего безымянного пальца, и в следующее мгновение медленно, миллиметр за миллиметром, стягивает обручальное кольцо, продолжая всматриваться в мои глаза.
— Значит, обещаешь, что будешь умницей-бывшей?
— Да… я тебя поняла… —