Я помнил, что в Германии над дирижаблями работал граф Цеппелин. Читал когда-то. И о пожаре на водородном «Гинденбурге» тоже читал. Потому и решил завести разговор о дирижаблях с кронпринцем, разговор в духе Жюля Верна. У Жюля Верна герои просто-таки лекции читают друг другу, а не разговаривают. Популяризация науки.
Но наука наукой, а интересы России превыше всего. Совместные предприятия — таков мой стратегический план. Их нужно строить в глубине России, в Сибири, на Волге, на Дальнем Востоке. Чтобы и мысли не возникало о захвате военным путём.
У Германии химия передовая, а своих месторождений нефти, газа и прочих ископаемых немного. Девятнадцатый век — век пара, а двадцатый — век бензиновых моторов. И дизелей. Моторам нужно топливо. Так пусть процветает взаимовыгодное сотрудничество! Имея полные баки бензина, Германия… Германия… нападет на Россию? Ну, вряд ли. Заводы-то будут в глубоком тылу. И, потом, если Германия — и Россия — войну не проиграют, то останутся монархиями, разве не так? И Австро-Венгрия тоже. Тогда никакой Гитлер к власти не придёт, и мы пойдём другим путём. Догоним и перегоним Америку! Если вместе — то очень может быть.
Несерьёзно? А что серьёзно? Я стараюсь. Если что не так — то посылайте сюда кого поумнее. Министра какого-нибудь. У нас в двадцать первом веке что ни министр, то огурчик.
И я опять задумался. Посылайте… Кто или что переместило меня из двадцать первого века сюда, в век двадцатый? Бог? Архангел? Непознанная сила природы?
И, как обычно, ответа я не нашёл.
Поезд сбросил ход. Всё медленнее, медленнее и медленнее. Тормозит плавно, не приглядываться, то и не заметишь.
— Прибываем, Ваше Императорское высочество — заглянул в купе Михайло Васильич. Словно часовая кукушка.
Ура, ура, ура.
Вержболово! Почти как Ватерлоо.
Я выглянул в окно. Вокзал… Вокзал шикарный. Вообще вокзалы сейчас — очаги культуры. В губернском, а порой и в уездном вокзале размещаются и книжная лавка, и галантерейная, и ресторан, и эстрада. Даже библиотеки встречаются. Место встреч чистой публики.
Вокзал Вержболово из лучших. Всё торжественно и чинно, служащие железной дороги держатся с достоинством и уверенностью.
Придётся пересаживаться в другой поезд. Какой? Не хотелось бы оплошать перед кронпринцем.
— Да, Ваше Императорское высочество, наш, наш поезд!
Для милейшего Михайлы Васильича и Александровский дворец — наш, и «Штандарт» наш, и поезд — тоже наш. Не только мой, но и его, значит, тоже. Полное отождествление себя со властью.
Вечереет. И дождь накрапывает. Слабенький, но всё же. Осторожнее нужно, осторожнее. Не поскользнуться бы на чугунных ступеньках.
Два вагона, наш и кронпринца, оцепили полицейские и вокзальные служащие. На всякий случай. Публика из остальных вагонов замедляла движение: что это за представление? Мы ведь едем тайно. Инкогнито. Я надеюсь.
— Ваше императорское высочество, макинтош наденьте, промокнете ведь!
И в самом деле. Август и тут, и там, причём в Германии — последняя декада. Ещё не осень, но понятно, что приближается она.
О багаже я не беспокоюсь — всё сделает прислуга, за которой проследит Михайло Васильич. Но маленький чемоданчик с личными подарками Вилли-кронпринца и Вилли-принца беру сам. Отчасти для того, чтобы показать: подарками — дорожу. Выходить по-прежнему не тороплюсь. Повторяю про себя: не спешить, двигаться осторожно. Я всякий раз это повторяю, когда оказываюсь в непривычной ситуации. Когда в привычной — тоже повторяю. Утомительно? Зато живой.
Зашел граф Витте:
— Ваше высочество, кронпринц уже ждет вас!
Раз ждёт — значит, пора.
Волновался я напрасно: поручни и ступени были вытерты, у выхода меня ждали носильщики в штатском, споткнусь — поймают, а прямо от вагона шла ковровая дорожка. Смотрю, и от вагона кронпринца такая же. Впереди, метрах в тридцати, они сходятся.
И вот иду я, иду, чуть впереди — граф Витте, рядом со мной Коля в белой ферязи с моего плеча, Мишка и Гришка чуть позади.
И тут один из служащих железной дороги, нарушив строй, подбегает к нам и, не говоря худого слова, стреляет. Из маленького пистолетика.
Выстрелил, потом Мишка заслонил меня, ещё выстрел, и крик из толпы:
— Убили!
— Уходим, уходим, — Мишка настойчиво повлек меня назад, к вагону.
И я пошёл.
На перроне остались лежать двое. Странный железнодорожник. И Коля.
А дождь все моросит, моросит, словно приходящая плакальщица на почасовой оплате.
Глава 19
16 августа 1914 года, суббота
Над всей Германией безоблачное небо
Никто не умер.
И это, конечно, хорошо, ибо сама мысль о неизбывной пустоте, что оставляет после себя смерть, казалась мне в эти дни особенно нестерпимой — будто бы незримая паутина, сотканная из полузабытых слов и невыплаканных слез, опутывала сердце, напоминая о хрупкости нашего земного существования.
Красиво выражаюсь, не правда ли? Стараюсь соответствовать времени.
Коля был ранен в живот. Ничего хорошего, конечно, в этом нет, но папа Деревенко и медики из санитарного вагона нашего поезда справились: извлекли пулю, остановили кровотечение, сделали перевязки, и в таком виде он, Коля, доехал до Санкт-Петербурга, а уж там лучшие светила постарались. И обещают, что в сентябре он опять побежит по дорожке. Я же при подобном ранении мог умереть — от кровотечения. На то и был расчёт. Вспоминая Колино лицо, слегка желтоватое, как восковая маска под тусклым светом вагонной лампы, я невольно думал о том, как странно переплетаются судьбы: ещё вчера он, смеясь, рассказывал о своем намерении купить велосипед, не сейчас, конечно, а лет через пять, а сегодня его дыхание, прерывистое и хриплое, напоминало шелест страниц старого псалтыря, который только ветер и листает на заброшенной колокольне.
Нападавший тоже жив. Его крепко приложили по голове, успели, и вторая пуля ушла в воздух, а нападавший потерял сознание. Спас Колю от второй пули Гришка — бросил чугунный полуфунтовый шарик с трех метров. Очень эффективно. Проломил череп. Слегка. Но проломил — не убил. В этом броске, стремительном и неотвратимом, была какая-то древняя, почти мифическая логика, будто сама судьба, устав от нерешительности смертных, вложила в руку казака холодную тяжесть металла, дабы восстановить нарушенный порядок вещей. Не хуже пистолета, зато бесшумно — пояснил Гришка мне потом, успокаивая. Психотерапия. И пообещал научить всяким казацким приёмам. Мол, всё в жизни пригодится.
Нападавшим оказался телеграфист станции Вержболово, господин Новак, двадцати шести лет