Таким образом, мятущийся до поры до времени христианский гений Исаака Ньютона вряд ли смог бы на системном уровне воспротивиться тенденциям развития европейской науки, заложенным еще старыми розенкрейцерами в конце XVI-го и начале XVII-го вв. В таком случае ему, как Давиду, пришлось бы сражаться уже не с Голиафом, а Левиафаном, взращенным в период Эпохи Возрождения и продолжающего ее Розенкрейцерского просвещения. Вместе с тем, в своих трудах и записках по теологии и алхимии Исаак Ньютон не переставал с библейских позиций критиковать розенкрейцерство как опасную политеистическую языческую и каббалистическую секту, не имеющую ничего общего, кроме определенных совместных символов, перетолкованных в своем духе, с подлинной христианской традицией. Ньютон четко воспринимал опасность, исходившую от этого сообщества, полностью ушедшего с земного плана во второй половине XVII-го столетия, но пустившего свой яд и пронизавшего все поры английской науки и культуры. Высоко ставя Герметические трактаты, переведенные на латынь в Кватроченто итальянским священником Марсилио Фичино, он мечтал о Библейском возрождении Англии и реставрации истинного христианства по всей Европе, чему не суждено было случиться. Он видел кризис Римско-католической церкви, полагая, что ей осталось немного, а на ее руинах воспрянет библейское христианство, о чем свидетельствовал своему ученику кальвинистскому пастору Джону Теофилу Дезагюлье. Но каждый человек, даже такой титан как Ньютон, увы, склонен заблуждаться… Да и кто окружал Исаака Ньютона в Королевском обществе, которое он возглавлял с 1703 года? Разумеется, все те же последователи старых розенкрейцеров и членов «Незримой коллегии». Не сумев создать по объективным причинам свою системную команду в стенах оного, он так и оставался гением-одиночкой, правда, одержавшим над ними убедительную моральную победу, что прекрасно показано в «Мыслях перед рассветом» у Виктора Тростникова. Но Левиафан сделал вид, что этого совсем не заметил: он рвался вперед в насаждении своих взглядов, правил и ценностей. Стало быть, родившийся от оккультных Розы и Креста в позднее Кватроченто, возросший в период Розенкрейцерского просвещения и свивший себе гнездо в Королевском обществе Левиафан показал свои зубы и драконью хватку в фигуре другого гения – Готфрида Вильгельма Лейбница (1646–1716) с его идеей «предустановленной мировой гармонии», своего адепта, подхватившего факел эмпирических идеологем Бэкона и продолжившего фундаментальную кампанию по десакрализации европейской науки. Признавая заслуги Лейбница в монадологии, должно заключить, что его идея о «предустановленной мировой гармонии», позаимствованная им в конфуцианстве, исключала понятие личного библейского антропоморфного Бога, последовательно сводя Его к некоей субстанции, ведающей процессами в рамках «предустановленной мировой гармонии», которую можно уподобить огромному вычислительному центру или суперкомпьютеру, распределяющему кармические счисления для монад и множеств. То есть полный автоматизм в пределах «предустановленной мировой гармонии», что соответствует воззрениям как Никколо Макиавелли, так и старых розенкрейцеров. Разумеется, Божественное Провидение исключается из такой автоматизированной Вселенной, а абсолютная свобода воли, к которой взывал Лейбниц, и благодаря которой по его концепции в мироздание вошло зло, теряет всякий смысл. Но последнюю никак нельзя примирить с deus ex machina Лейбница, поскольку подобная дуальность разрешается всегда запрограммированным фатализмом.
Лютеранские Роза и Крест. Фигура образует пентаграмму острием вниз
Но Лейбниц сам загнал себя в ловушку, вольно трактуя термины восточной философии, поскольку «предустановленная мировая гармония» относится прежде всего у Конфуция к Поднебесной, то есть китайской метрополии. Если в «Опытах теодиции» Лейбницу и не удалось примирить свою богословско-философскую систему с христианским мировоззрением, тем не менее, он создал жизнеспособный конструкт, используемый затем клевретами Левиафана для борьбы с христианской догматикой.
Франсиско Гойя. Сон разума рождает чудовищ
Открыто объявить себя антитринитарием Лейбниц не мог, опасаясь преследования со стороны пиетистски настроенного духовенства евангелической лютеранской церкви, однако частое цитирование в «Опытах теодиции» рационалистических еретиков-социниан и отсылка к их учению выдает в немецком философе, если не приверженца, то очень сочувствующего основным положениям их ереси. Намеренно уходя от критики тринитарного богословия, он, втайне разделяя взгляды социниан, подчеркивает: «<…> Свет разума есть дар Божий в той же мере, что и свет откровения»