И как тут в отношении Матеуша Колодзейского ни вспомнить слова выдающегося еврейского мистика и каббалиста Бааль Сулама о первом и втором сокрытиях Лика:
«Итак, прояснились два уровня восприятия скрытого управления, ощущаемого творениями, – одинарное сокрытие и сокрытие внутри сокрытия.
Одинарное сокрытие означает лишь сокрытие лика, а обратная сторона им (людям) раскрыта. То есть верят они, что это Творец устроил им страдания в наказание. И хотя трудно им постоянно узнавать Творца через Его обратную сторону, и потому они приходят к преступлению, вместе с тем даже тогда называются “незаконченным грешником”. То есть эти преступления подобны оплошностям, поскольку пришли к ним из-за множества страданий, но ведь в целом они верят в вознаграждение и наказание.
А сокрытие внутри сокрытия означает, что даже обратная сторона Творца скрыта от них, поскольку не верят в вознаграждение и наказание. И совершаемые ими преступления определяются как злоумышления. И (люди в этом состоянии) называются законченными грешниками, ибо они бунтуют и говорят, что Творец вовсе не управляет своими творениями, и обращаются к идолопоклонству, как сказано: “Когда обратился к богам иным”» (Бааль Сулам, он же Иегуда Ашлаг (1886–1954), «О внутренней сути каббалы и духовном пути человека», часть VI).
Эпилог
И сделай стол из дерева ситтим, длиною в два локтя, шириною в локоть, и вышиною в полтора локтя, и обложи его золотом чистым, и сделай вокруг него золотой венец [витый]; и сделай вокруг него стенки в ладонь и у стенок его сделай золотой венец вокруг; и сделай для него четыре кольца золотых и утверди кольца на четырех углах у четырех ножек его; при стенках должны быть кольца, чтобы влагать шесты, для ношения на них стола; а шесты сделай из дерева ситтим и обложи их [чистым] золотом, и будут носить на них сей стол; сделай также для него блюдо, кадильницы, чаши и кружки, чтобы возливать ими: из золота чистого сделай их; и полагай на стол хлебы предложения пред лицем Моим постоянно.
Да будет желанием Твоим, Всевышний, чтобы умножились наши заслуги как зерна граната.
Собрать воедино все рассыпавшиеся до последнего зёрна граната – кропотливая и сложная задача, но невозможно для человека другое – воссоздать плод, чтобы вложить их туда потом в соответствии с местом каждого зерна. Впрочем, со своей стороны, мы постараемся, насколько в наших силах, преуспеть в первой части оного поприща, с которым некогда прекрасно справился сам Ян Потоцкий в своем неоконченном романе «Рукопись, найденная в Сарагосе», – это произведение и не могло быть завершенным, поскольку представляет собой гранатовые ягоды историй, которые в пригоршне держит своими руками автор прежде чем их поместить в шкатулку, где с годами они, сгущаясь и уплотняясь, становятся уже россыпью гранатового камня. Согласимся, что вполне нормальное явление – окаменение литературной классики, правда, в отличие от природного камня, литературный камень пластичен и поддается оживлению.
Я долго искал ключ к сюжету своего повествования о Яне Потоцком, рассказанному по-французски Северином Потоцким и переданному мне от моей кровной предшественницы Анны Габриэлы фон Шмерфельд, урожденной фон Кёльн, в дневниковых записях моего деда от 30-х гг. прошлого столетия, пока не обнаружил его в поэтической кинопритче «Цвет граната», показанной по первому каналу в столетие со дня рождения ее выдающегося режиссера Сергея Параджанова 9 января 2024 года. И все молниеносно сошлось в одной точке – возник котрапункт в сочетании и развитии разновременных творческих судеб Саят-Новы, Яна Потоцкого и Сергея Параджанова. Я представил их общую застольную встречу, прибавив к ней еще убиенного коврового мастера и фабриканта из Могилева-на-Днестре Хаима Ткача Мураховского, как точку пересечения трех сфер – славянства, армянства и еврейства. Это как параллельные прямые, пересекающиеся в бесконечности за пределами временного исторического пространства, применив к последнему аксиому «гиперболической» геометрии русского гения с польскими корнями и младшего современника Яна Потоцкого Николая Лобачевского (1792–1856). И что как не то же самое для нас свернутый восточный ковер, когда вытканные из шерсти лабиринты разных его участков соприкасаются друг с другом, ведь они никогда бы не смешивались между собой, будь он в развернутом виде. Два гранатовых ковра, в том числе легендарный «Миздар», начатый Саят-Новой и завершенный его сыновьями, были сожжены вероломным Матеушем Колодзейским на подворье графского фольварка в Уладовке. И где теперь порог разумения, осязаемым воплощением которого представал великолепный восточный ковер с пространством своих бесконечных расходящихся, сходящихся и пересекающихся лабиринтов, в центре которых процветший армянский крест?
Северин Осипович Потоцкий, попечитель Харьковского учебного округа в первой трети XIX столетия
Согласимся, что это прекрасный символ, если угодно, метафора завесы Единого или первого сокрытия Лика, о чем повествует уже аллегорически сотканный Яном Потоцким ковер – его шкатулочный роман «Рукопись, найденная в Сарагосе». С одной стороны, поразительно сходство судеб романа франкоязычного польско-русского писателя и фильма «Цвет граната» Сергея Параджанова: один был утрачен на два столетия, оставаясь известным лишь в версии перевода на польский язык Эдмунда Хоецкого, опубликованного в Лейпциге в 1847 году, тогда как монтаж фильма разобран, и он перемонтирован вторично советским режиссером Сергеем Юткевичем в 1973 году. С другой стороны, един пафос двух произведений, романа и кинопритчи: если в реальной действительности почти невозможно исправить судьбу человека, чему пример жизнь самого графа Яна Потоцкого, то на ковре, когда он ткется, мастер произвольно может изменять линии и направления узора, символизирующего земную необходимость, и в этом смысле ковер, согласно представлению Потоцкого и Параджанова, есть средостение между судьбой и Провидением. Вот почему ковер – это всегда отрез чего-то большего, и рукопись никогда не может быть завершенной, ибо они, по существу, символически заслоняют собой бесконечность, являясь истинным порогом разумения, после которого либо безумие, либо блаженство и переход уже на другой бытийный план. Последнему противоречию и посвящен блестящий рассказ Хорхе Луиса Борхесе «Хаким из Мерва, красильщик в маске» из книги «Всемирная