Тем более что погружённая в музыку девушка даже не заметила моего присутствия поначалу. Обратила на меня внимание она только когда потянулась к мини-бару. Достав оттуда стеклянную бутылку и вытащив один из наушников, она сказала:
– О, Феликс! Давно ты тут? – она аккуратно сняла металлическую крышку с бутылки и, вдруг на секунду задумавшись, протянула стекляшку мне, – Молока?
От такого предложения я поёжился:
– Нет... Нет, спасибо. Не могу его теперь пить.
– Как хочешь, – сказала она и запрокинула тару.
Пила Памперо не очень аккуратно и пара капель стекли по подбородку, впрочем, на белой шерсти это было не очень заметно. Опустошив тару за секунду, она заметила:
– Ты довольно нервный в последнее время. Это из-за Санта-Анны, да?
– Ну, не совсем, но её приставания явно один из ключевых факторов... Мне от них не по себе.
– Да уж, не завидую. Её "глубинное проклятие" заставляет её делать странные вещи с теми, кто ей интересен.
– "Глубинное проклятие"?
– Мартин тебе не рассказывал об этом?
– Даже Зефир в своих книжках об этом не писал.
– Ха, ну тогда я могу тебе открыть глаза. На многие вещи. Видишь ли, у членов Общества проклятия это далеко не только благость и сила, это всегда и большие жертвы. Искусство рождается из боли. Вот "глубинное проклятие" и есть наша боль. У каждого из нас оно своё. Зефир не только выглядит феминно из-за гиперсинтеза гормонов, но ещё и сам склонен к эмоциональным вспышкам. Ну ты видел, как он реагирует на неудачу...
– Как подросток?
– Именно. Санта-Анна вот страдает от своей неуязвимости. Тут как в песне Роллинг Стоунз, она пытается получить удовлетворение, но не может. Потому что её сатисфакция находится там, куда бессмертной и сильной девушке никогда не добраться. В общем-то её фантазия требует от неё стать смертной и слабой, или хотя бы попытаться найти кого-то, кто мог бы сделать её такой. А это, к сожалению для неё, невозможно. Вот она и страдает, считай, в вечной течке.
– Да... И что, получается и у тебя есть "глубинное проклятие"?
– Конечно, только вот я тебе о нём не расскажу. Это одна из тех вещей, которые лучше всего хранить в секрете, особенно от других членов Общества. Без обид.
– Тогда откуда ты знаешь про глубинные проклятия Зефира и Анны?
– Ну, Зефиру не повезло с тем, что его "глубинное" на самом деле находится на поверхности, про его особенности все знают, отчего он стал довольно уязвим после смерти Австера. Тот его защищал как себя самого и отводил от опоссума любые махинации.
– Хочешь сказать, что у Мартина тоже было проклятие со вторым дном?
– Да, не знаю какое, но уверена, что довольно сильное. Возможно сильнейшее. Не одна же телепатия позволяла ему так играючи выходить из самых сложных ситуаций. Опять же, мне сложно сказать, в отличии от нашей "пумы" он не слишком то и разговорчив.
– Хочешь сказать, что Санта-Анна сама тебе рассказала о своём секрете?
– Ну да, в это сложно поверить, но мы когда-то были близки. Конечно, сейчас она меня ненавидит, но у нас могла бы быть общая судьба и за это я... Ну не сказать, что уважаю её. Просто сочувствую. Потому что сама могла бы стать такой же, как она. Нас ведь обоих ждала участь жертв. Только я готова была перевернуть мир, чтобы не идти на алтарь, а она чтобы там оказаться.
– Я не понимаю, как можно её жалеть... Если кто и является чудовищем в совете, так это она. Узнав о Либеччо побольше, я даже начал ему сочувствовать, ведь это из-за неё он...
Памперо мягко улыбнулась и покачала головой:
– О, нет, Феликс, всё куда сложнее. Да, волк идёт на коротком поводке, следуя за пумой исключительно фанатично. Но он в этой ситуации далеко не жертва. По крайней мере, не такого рода жертва. Тут важно не положение, а отношение к этому положению. Либеччо как полено плывёт по течению жизни, не сопротивляясь и не пытаясь выбраться на берег. Бурное течение несёт его на пороги, и он определённо о них разобьётся, но ему комфортно пока этого не произошло. Он исключительно пассивен и беспомощен и именно поэтому является злом. Потому что зло сокрыто не в кровожадности и не в бунте, а в желании цепляться за привычный аморфный образ жизни. Его нежелание меняться и что-то делать со своим убогим положением приносит куда больше крови и смертей, чем любая сексуальная мания Анны или невероятная манипуляционная партия Австера. Почти недвижимые бактерии куда страшнее львов.
– Я не слишком понимаю эту концепцию...
– Тогда скажи мне, как ты относишься к приставаниям Санта-Анны?
– Я стараюсь их избегать.
– Почему?
– Потому что они меня смущают и мне ничуть не прельщает быть чье-то игрушкой.
– Вот. И что, думаешь, что у Либеччо какие-то другие чувства по этому поводу? Я имею ввиду, что ему практически точно не нравиться, что с ним происходит. Его раздражает то, что его доминирование мнимо и что его власть не абсолютна. Но он ничего не делает с этим раздражением, потому что ему удобнее, чтобы всё оставалось как есть. Он валандается как воланчик в бадминтоне между ракетками и не видит в этом никакой проблемы. Думаешь это Анна заставляет его быть убийцей и тираном? А я тебе скажу, что