Я подготовился сам и подготовил Серёжку к путешествию в соседский мир на разговор с одиннадцатым братом. Зла за забор я не держал, а только надеялся, что ему не слишком намяли уши из-за пропущенной рыбалки.
Мы подошли к дедовой калитке и услышали, как тот с кем-то разговаривал, вернее, увещевал или стыдил.
«Калике мозг процеживает? Не помню, чтобы к нему гости захаживали. Кроме бабы Нюры, конечно, которую он почему-то Экскурсией дразнит. Но с ней бы он так не разговаривал. И одиннадцатого дедуля так не привечает. С кем же он там?» — подумал я и решил обратиться к Скефию за сокрытием.
— Мир Скефий. Если есть в том нужда, сокрой, пожалуйста, меня и Серёжку, — попросил я и уселся с братишкой на Америку.
«Нужно будет – сокроет», — решил и понадеялся на Скефия.
— Как же тебе не стыдно? Хозяин твой явится, так он всё это языком слизнёт, — бухтел на кого-то дед так громко, что и на улице было слышно.
— Слыхал, Серёга? Вот с какими старикашками дело иметь приходится. Настрадался уже от мучителя этого, а что делать? Пусть измывается, лишь бы уму-разуму учил. Или, как теперь, Тумана прию… Туды его иттить! Так это он на собачонку нашу воспитание наводит. Ой, беда. Пошли подобру-поздорову. За щенком позже зайдём, когда изверг поостынет, — прошептал я брату и собрался скрыться путём бегства, но было поздно.
— Стоять, Тишкино коромысло. А ну подь, суда, нагулянный в воскресенье, а нарожденный в понедельник, — начал дед ругаться, когда вышел из времянки во двор. — Так ты заступника привёл?
— Чего раскричался? Мы прогуливались, потом за Туманом решили зайти. Куколка наша давеча переселилась за Фортштадт, — не знал я, как смягчить каменное сердце деда.
— Забирай грозовую тучу вон из времянки. Она там потоп устроила. Чуть не всемирный. Столько луж оформила, что на грядку хватило бы, — беззлобно причитал старый и ковылял к американскому посту.
— Может, позже? — взмолился я.
— Так только первотёлки мычат, когда приходит время избавляться от бремя. Му-ожет я ошиблась? Му-ожет я позже?.. Принёс в подоле – не прячь в подполе. Забирай зверя. Он мне за ночь душу изранил. Всё папку бестолкового кликал, — закончил дед шутки-прибаутки и приземлился.
— Может, он мамку кликал, а ты не так понял? Только нет у него мамки, — заступился я за кобелька.
— Как нет? Инкубаторский, что ли? Значит, ты папка его, как в анекдоте про доктора: «Тихо-тихо. Тута папа. Тута».
— Какого ещё анекдота? — зачем-то спросил я.
— Взрослого. Рассказываю докторскую притчу единый раз. Как повзрослеешь, так вспомнишь. А как вспомнишь, так поймёшь, — выговорился Павел и, облокотившись на палку, сразу же начал притчу: — Жили-были два доктора. Два дружка закадычных жили себе в нашем городе. Один по всем болезням мастер, и звали его Терапевт Уколович, а другой по женским штучкам, и звали его Акушерий Гинекологович.
Кто-то добрый тогда заболел, и пошли они вдвоём на рынок за витаминой для того болезного и миру полезного. А мужичок один на рынке том торговал, ну, весь с головы до ног скупердяй и спекулянт. А вот витамина только у него, клятого, имелась тогда на прилавке.
Спросил один доктор про витамину, а мужик ему по рубль за кило заломил. Делать нечего, купили они витамину вскладчину и ушли к своему болезному.
Выходили его, как водится, но обиду на мужичка затаили и тайно сговорились. И дождались-таки, когда тот объелся своей витамины, и у него утроба разволновалась.
Прибёг тогда мужичок торговый к Терапевту и Богом просит: «Вылечи». А Уколович и говорит ему, что это не болезнь вовсе, а нежданная радость. А по нежданным радостям он не специалист, и направил мужичка к Акушерию.
Прибёг мужик с больным животом к Акушерию и Богом просит от радости нежданной избавить. «Хорошо, избавлю», — обещает Гинекологович, а сам касторку мёдом разбавляет и просит залпом всё выпить. Выпил мужик и, не поблагодарив доктора, вон из кабинету.
Побежал, как скипидаром намазанный, только пятки спекулянтские засверкали. Но до нужника не успел. Запрыгнул на мусорку тротуарную, на лету портки снимаючи, да и уселся на неё, полами пиджачка прикрывшись. Выдал всё, что наболело, и полегчало ему сразу. Потому, как душа у него ни о ком болеть не умела, кроме как о своей утробе.
Только на его беду в мусорке той котейка бездомная сидела и объедками харчевалась. От облегчения мужицкого она аппетит свой враз испортила, да так разволновалась и размяукалась, что принял её мужик за нежданную радость и заорал ей…
— Тихо-тихо. Тут папа. Тута, — сообразил я, и мы с дедом расхохотались.
Насмеявшись вволю над злоключениями спекулянта, я с братом зашёл в дедов двор, чтобы проведать Тумана.
— Привет, Грозовая Туча. Как жизнь-малина? — обратился к несмышлёнышу дворовых кровей.
И тут увидел, что вовсе не на «писанину» туманную серчал дед, когда ругался во времянке, а на разлитое молоко. «Видно, ухаживал за тобой этот сухарь. Но растопырками своими не сумел пол протереть от разлитого молочка. Но, всё равно, спасибо ему за доброту и ласку».
— Смотри, Серёга. Наш новый цепной сторож. Зовут Туманом, кормят бараном, за уши таскают, когда любя ласкают. Знакомьтесь, — представил я мутноглазого щенка и брата друг дружке. — Айда инкубаторского выгуливать. А когда папка с рыбалки примчится и его познакомим с тучей.
Долго гулять у нас не получилось, да и много ли нагуляешься с двумя малыми детьми на руках: стихийным подарком и прицепчиком в чепчике.
Вернувшись домой, решил оставить Тумана на мамино попечение или на его щенячью самостоятельность.
— Вот наш новый цепной пёс и сторож, — прогорланил весело и, засунув цепного в его новую берлогу, быстренько смылся, пока не поступило возражений.
Схватил братца в охапку и бросился, куда подальше от своих и чужих глаз.
Оглядевшись по сторонам, выбрал укромное и безопасное место для исчезновения в своём мире и появления в соседнем. А чтобы сообразить переместились мы или нет, начертил на земле римскую цифру двенадцать.
— Мир любезный Скефий, будь мне