Моя щека саднит, но я удерживаю себя от того, чтобы приложить к ней руку. Это было бы проявлением слабости, а я не выказываю слабости – даже в присутствии моей матери. Особенно в ее присутствии.
– Ты можешь говорить все, что тебе угодно, – говорю я ей. – И даже можешь верить, что так оно и есть. Но, когда я окончу школу, я смоюсь с этого кошмарного острова так быстро и так далеко, как только смогу.
– Ты меня не слушаешь. Когда я говорю, что ты никогда не покинешь этот остров, я имею в виду, что ты никогда не сможешь этого сделать. – Она злобно усмехается. – Но ты особо не расстраивайся. Кошмары отнюдь не так плохи, как думают все, – полагаю, ты уже это осознала.
От ее слов меня пронизывает страх, подавляя и гнев, и боль, так что во мне остается только холодный ужас.
– Ты не можешь так поступить со мной, – шепчу я.
– А ты проверь. – И она просто поворачивается и уходит, в ярости стуча шпильками своих кроваво-красных туфель. И, дойдя до конца коридора, добавляет: – Просто запомни, Клементина, мечты тоже могут стать тюрьмой. И это даже хуже, потому что – в отличие от кошмаров – ты не видишь приближающейся западни, пока не становится поздно.
Глава 19
Слышны капли дождя
Я смотрю вслед моей матери в оторопи и смятении. Но даже когда до меня мало-помалу доходит весь ужас ее слов, часть моего сознания продолжает цепляться за каждодневные заботы. И заставляет меня начать двигаться, чтобы попасть на урок и не привлечь к себе внимания доктора Фитцхью.
Но даже когда я говорю себе, что надо сделать усилие, чтобы попасть хотя бы на вторую половину сеанса групповой терапии, я не могу сдвинуться с места. Мои ноги словно приросли к полу, и то, что сказала моя мать, отдается в моем сознании опять, опять и опять.
Кошмары отнюдь не так плохи.
Ученики школы Колдер никогда не получат назад свои магические способности.
Я сама никогда не обрету своих магических способностей, потому что я никогда…
Я отбрасываю от себя эту мысль до того, как могу додумать ее до конца, потому что я уверена – если я позволю себе полностью сформулировать ее – не говоря уже о том, чтобы поверить в нее, – то начну истошно вопить и никогда уже не смогу остановиться. Я и без того уже чувствую, что моя способность владеть собой повисла на совсем тонкой, почти неосязаемой нити.
Снаружи шторм продолжает крепчать. Теперь уже льет настоящий ливень, потоками обрушиваясь на землю с угрожающе черного неба. В кронах дубов воет ветер, и их листья громко шелестят, а ветви гнутся под его напором.
Я подхожу к окну и теперь, когда я осталась здесь одна, позволяю себе проявить слабость, прижавшись своей саднящей щекой к прохладному стеклу. И сразу же чувствую физическое облегчение, но не душевное. На несколько секунд я тяжело приваливаюсь к стене, упиваясь ее холодом и мощью, пока мои колени слабеют – как и вся остальная часть моего естества.
Мои глаза наполняются слезами, и на этот раз я не пытаюсь их сморгнуть. Вместо этого я смотрю на бушующий шторм – и на бурлящий океан за забором – и уверяю себя, что она говорила не всерьез.
Это мы сделали это с Сериной. Школа Колдер с ее подавлением магической силы учеников и ее упором на все что угодно, только не на то, как научить нас пользоваться нашей магией. Это мы сделали это с ней, мы сделали это со всеми ними.
Мы тратим четыре года на то, чтобы не давать нашим ученикам менять обличье, творить даже самые элементарные чары, а затем выталкиваем их в окружающий мир, дождавшись, когда они становятся взрослыми сверхъестественными существами, обладающими всей силой, которую это дает. И не наша вина, что они один за другим погибают от несчастных случаев, связанных с применением магии. Не наша вина, что они постоянно взрывают сами себя с помощью зелий или из-за того, что допускают ошибки, пытаясь сменить обличье, или погибают от тысяч других причин, по которым сверхъестественные существа могут причинить себе непоправимый вред.
И после этого мы просто продолжаем жить своей жизнью, как будто ничего не произошло. Ученики заканчивают учебу и покидают остров, фактически исчезая из жизни тех, кому приходится остаться здесь. Так что, когда они погибают – что в последнее время происходит с очень многими из них, – это не кажется нам реальным, потому что это ничем не отличается от того, что они просто уезжают.
Но это не то же самое. И это имеет значение.
Жизнь Серины имела значение.
Жизнь Жаклин имела значение.
Жизни Блайта, Дрейвена и Маркуса имели значения.
Все они теперь мертвы, и не только они.
Жизнь Каролины имела значение. Жизнь моей прекрасной, эгоцентричной, яркой кузины имела значение. И это значение было огромным.
Во всяком случае, для меня. Я не уверена, что это имеет значение для кого-то еще, разве что для моей тети Клодии и дяди Брандта. Но даже они, похоже, готовы оставить прошлое в прошлом. Она была их дочерью, и они любили ее, но с той минуты, когда ее отправили в тюрьму, она словно перестала существовать… задолго до того, как она действительно погибла.
И теперь я узнаю, что, по мнению моей матери, это лучшее, что мы можем сделать… Это взрывает мозг.
И полностью разрушает душу.
Как может быть, что я оказалась единственной, кто это видит? И как я могу быть единственной, кто хочет это изменить?
За окном громадная молния раскалывает небо. Я отшатываюсь, но успеваю что-то заметить на дорожке возле края спортзала. Я подаюсь вперед, пытаясь разглядеть это снова, но снаружи опять стало темно несмотря на то, что сейчас только середина второй половины дня, и я не могу толком различить ничего из того, что находится за пределами четырехугольного двора перед зданием учебного корпуса.
Но я все равно напрягаю зрение, пытаясь снова увидеть то, что успела заметить прежде. Потому что, хотя снаружи и бушует шторм, то, что я увидела, чертовски походило на фигуру человека.
Но кто мог по доброй воле выйти в это ненастье – тем более что все остальные ученики должны быть сейчас на уроке? И куда этот человек вообще может направляться?
Я смотрю в окно еще несколько секунд, тщась разглядеть… что-то. Но