Наконец, знакомая супружеская пара, несколько лет назад перебравшаяся из Саратова в Москву, рекомендовала Верочке дизайнера, довольно известного, но трезвого, разумного, без московских понтов и нереальных цен. Верочка заключила с ним договор и поначалу даже хвалила, так что Норов впервые за год испытал облегчение. Но радовался он недолго. Через пару месяцев рекомендовавший дизайнера парень позвонил ему и сообщил, что Верочка от услуг дизайнера отказалась, не заплатив за проделанную работу, так что дизайнер теперь в полном расстройстве и собирается подавать на нее в суд. Парень просил Норова разобраться и уладить недоразумение, — дизайнер был другом их семьи, они с женой чувствовали свою ответственность. Норов вновь вылетел в Москву.
— Да за что ему платить?! — возмущалась Верочка по дороге из аэропорта и потом за семейным обедом. — Он ничего не сделал! Привел бригаду таджиков с улицы, — они ничего не умеют! А смету составил космическую, да еще включил в нее три тысячи долларов на покупку инструмента для рабочих. Я ему говорю: «Зачем мне рабочие, у которых даже инструмента нет?!»
— Но ведь он тебе нравился?
— Потому что первое время он вел себя прилично, а потом обнаглел! Видит, я тут одна, мужа рядом нет, никто мне не помогает, вот и решил нажиться!..
В последнее время у Верочки появилась еще одна неприятная манера: часто вставлять в разговор скрытые упреки на то, как трудно ей приходится в Москве, и как мало делает Норов для облегчения ее проблем. Норов в это время изо всех сил старался ради нее экономить, отказывая себе в том, без чего еще недавно не представлял жизни; подобная неблагодарность со стороны Верочки раздражала его. Высказывать ей это вслух он считал ниже своего достоинства, но переносил ее завуалированные жалобы с трудом.
С дизайнером он встретился вдвоем, без Верочки, в кафе. Тот действительно оказался спокойным рассудительным человеком, лет сорока, хорошо одетым, вежливым, с приятными манерами, знающим и свое дело, и цену себе.
— Беда в том, что ваша жена не понимает, чего она хочет, — грустно усмехаясь, рассказывал он Норову. — Я предложил ей три варианта, все три ей так понравились, что она никак не могла выбрать, который лучше, и попросила время подумать. Чтобы не терять темпа, мы понемногу приступили к черновым работам, и тут появляется ее мамаша!.. Майн гот! Таких самоуверенных, глупых и наглых гусынь я только в кино видел! Не хочу, конечно, вас обидеть, но, честное слово, я вам очень сочувствую! И эта… как ее назвать деликатнее… дама разговаривает со мной в таком тоне, который себе не позволял ни один из моих клиентов, а среди них есть и эстрадные звезды, и министры! Вы посмотрите мое портфолио, позвоните моим заказчикам, узнайте их отзывы! Я, между прочим, два международных конкурса выиграл, про российские вообще не говорю! Знаете, сколько мой рабочий день стоит? Две с половиной тысячи долларов! А я с ними четыре дня потерял, разъезжая по мебельным магазинам, и что в результате? Ни-че-го! Вашей замечательной, умнейшей теще ничего не нравится. Я ее спрашиваю: «Вы скажите хотя бы, какой стиль вам близок?». А она смотрит на меня своими глупыми злыми глазами и так строптиво: «Я еще не определилась.» Ну такая дура, извините за прямоту!
В том, что дизайнер говорил правду, Норов не сомневался; парень вообще ему нравился. Оставалось только извиниться перед ним и рассчитаться, что Норов и сделал. Вернувшись на съемную квартиру, где они жили, он поставил Верочке условие: либо через две недели она начинает ремонт, либо возвращается в Саратов, и он продает московскую квартиру.
Перепуганная Верочка быстро нашла в Саратове бригаду армян, прежде уже выполнявших для Норова какие-то строительные работы. Некоторые из проектов, предложенных Верочке дизайнерами, у нее сохранились. Она передала их армянам, те выбрали наиболее на их взгляд подходящий, заселились в квартиру и приступили.
***
Во время одного из визитов Норова в Москву у него заболел зуб. Верочка посоветовала ему обратиться в модную дорогую клинику в центре, которая почему-то называлась американской, хотя все врачи там и даже медсестры были сплошь армянами.
Молодой доктор — полный самоуверенный армянин, в чьем кабинете на видном месте лежали специализированные стоматологические журналы на английском языке, объяснил Норову, что больной зуб придется удалить, спасти его нет возможности. Но поскольку зуба рядом тоже нет, то нужно ставить импланты, — не оставлять же дыру.
Доктор предложил новаторскую технологию, которую, по его словам, применяли только в их клинике и с большим успехом: одновременно с удалением, он вживляет два импланта, а через четыре месяца ставит на них коронки, и у Норова будут великолепные новые прочные зубы. Норов согласился, — так выходило гораздо быстрее, чем сначала удалять, потом ждать, пока десна заживет.
Операция получилась болезненной, несмотря на лошадиную дозу наркоза, но результатом доктор был доволен. Через несколько дней он осмотрел Норова, заверил, что все в полном порядке, Норов может возвращаться к себе в Саратов; в течение ближайших дней опухоль пройдет, а через четыре месяца Норову надлежит вновь явиться к доктору для завершения процедуры.
Норов улетел домой, стараясь не обращать внимания на боль в десне, которая почему-то не проходила и от которой не помогали таблетки, выписанные доктором. Через четыре дня опухоль не только не спала, но, наоборот, сделалась больше. Поднялась температура. Норов не вышел на работу, и обеспокоенная Анна предложила ему показаться местному врачу. Он отказался, — его мутило от стоматологов.
Вскоре ему стало еще хуже. Он уже не мог есть; ему не хотелось подниматься с постели и никого видеть; чужое участие и даже присутствие были бы ему тяжелы. Отечный, исхудавший, с температурой за сорок, в полузабытьи, он молча лежал в спальне на кровати один в своем большом доме, никого к себе не подпуская, и бездумно смотрел записанные для него Анной боксерские турниры — один за другим. Временами он отключался, опять приходил в себя и продолжал смотреть, не понимая, тот ли это бой или уже другой.
И тут, как говорится, в пандан, случилось несчастье с Борисом Петровичем, отцом Верочки.
***
После отъезда жены и дочери в Москву, Борис Петрович потихоньку запил. Другого от него, собственно, никто и не ожидал, — просто