Поначалу Ленька делал вид, что не узнает Норова, а, может быть, и впрямь не узнавая. Но однажды, закончив урок и выслушав преувеличенную похвалу инструктора, Ленька, приободрившись, в порыве азарта, вообще ему свойственного, предложил ему и Сереже сыграть по паре сетов. С Норовым, едва научившимся держать ракетку, он кое-как разобрался, хотя и не без труда, но Сережа, не переставая доброжелательно улыбаться, разнес его под орех.
Самолюбивый Ленька надулся и ушел, не попрощавшись. Но уже на следующий день, встретившись на корте, он приветствовал их как ни в чем не бывало и пригласил выпить пива. Это и послужило началом дружбы.
Впоследствии Норов убедился, что высокомерие Леньки было в значительной степени напускным, своеобразной формой защиты; он был вовсе не так уверен в себе, как хотел казаться. Ранимый и обидчивый, он опасался насмешек окружающих и потому первым над всеми насмехался.
Коля Кирдяйкин – четвертый в их компании – был мордвин из далекого бедного саратовского села. Он родился в многодетной семье, его отец, алкоголик, колотил по пьянке жену на глазах у детей. Коля ненавидел его столь же сильно, как и любил мать,– молчаливую, забитую, целиком отдававшую себя детям. Она выросла в религиозной семье, которые еще встречались в поволжских селах, и воспитала в вере всех шестерых своих чад, из которых Коля был средним.
Коля сызмала привык таить свои религиозные убеждения. Он носил маленький серебряный нательный крестик на тоненьком шнурке, надетый на него когда-то матерью; его он никогда не снимал. Как и его братья и сестры, он отказался вступать и в пионеры, и в комсомол, за что едва не поплатился: при выпуске из школы его, отличника, чуть было не лишили медали.
Коля собирался поступать в семинарию, но не сумел получить благословения от епархии; семинарии в ту пору находились под бдительным оком КГБ, туда, как правило, принимали детей священников, либо тех, кто уже отслужил в армии. Коля отдал документы в университет, и был зачислен на тот же факультет, что и Норов, но попал в другую группу, обычную, без углубленного английского. Большими способностями Коля не отличался, но брал усердием и прилежанием.
Коля был неловок, носил одни и те же старые брюки, слишком ему короткие, кургузый пиджак, видимо, доставшийся от кого-то из братьев, и белую рубашку с потертым воротником. Он был плохо начитан, не умел держаться, стеснялся, часто допускал неловкости и становился объектом розыгрышей однокурсников. Норову он чем-то напоминал Виталика, над которым он в детстве шефствовал, он пару раз заступился за Колю в аудитории, и тот потянулся к нему.
Впрочем, даже дружба с Норовым не могла спасти Колю от насмешек Леньки; от Леньки вообще не было спасения. Для него существовал лишь один авторитет – его отец. Ленька пытался его копировать, подражал его манерам, повторял его фразы, а ко всем остальным относился свысока. Он любил давать всем прозвища: Колю он звал «батюшка» за его длинные волосы и внешность дьячка; невысокого, худощавого Норова он дразнил «громилой», а Сережу, который, несмотря на скромность, пользовался большим успехом у девушек, он именовал «криворожским донгуяном», произнося «г» на украинский лад, с придыханием, как «х»,– так прозвище звучало неприлично.
* * *
В год поступления Норова в университет осень выдалась теплой. После занятий все четверо отправлялись в знаменитую саратовскую пивную, расположенную на спуске к Волге, именуемую в народе «Дном», по ассоциации с пьесой Горького. Ленька, с его деньгами и возможностями, вернее, с деньгами и возможностями своего отца, повсюду легко обзаводился блатом; «На дне» у него был знакомый пивник. Ленька нырял к нему без очереди и, наполнив шестилитровую канистру, они спускались к воде.
Большая плоская площадка на берегу Волги возле пивной была покрыта толстым слоем рыбных хвостов, голов и чешуи, окурками, промасленной бумагой, мелким мусором и осколками битого стекла. Тут и там на больших валунах, гниющих бревнах, выловленных из воды и вытащенных на берег, на деревянных ящиках сидели компании; работяги, бомжи, откинувшиеся уголовники, студенты,– все вперемежку. Пили пиво, жевали соленую воблу, купленную здесь же у уличных торговок, курили, смеялись, подкармливали крутившихся поблизости уличных собак. Несмотря на разношерстность собравшегося тут народа, драки случались редко и то, как правило, лишь внутри какой-то одной компании, – лезть к посторонним было не принято.
На «дне» круглый год стоял стойкий запах пива и соленой рыбы, менты сюда не наведывались, тут было народное место, дозволенное, вольное.
Норов с друзьями спорили о политике, религии, женщинах, о будущем человечества и о смысле жизни. Норов часто схватывался с Ленькой, чей циничный меркантилизм задевал его за живое.
–Деньги презирают только те, у кого их нет, – насмешливо говорил Ленька.– Но служат-то люди не идеям, а деньгам.
–Я не верю, что ты живешь ради денег! – сердито возражал Норов.– Ты нарочно хочешь казаться пошлее, чем ты есть на самом деле.
–Нет, конечно. Я еще ради телок живу.
–Да перестань же, это плоско.
–Да и пусть плоско, зато удобно. Я живу в свое удовольствие, никого не угнетаю, зла никому не причиняю. В отличие от тебя, я не имею ничего против совка, строй мне не мешает, я при нем очень даже неплохо существую. Зима прошла, настало лето, спасибо партии за это. У меня папа, между прочим, коммунист. А у тебя – мама. Ты хочешь, чтобы я с родным папой боролся? Чего ради?
–Нельзя же только о себе думать! Посмотри на людей! Они живут хуже скотины!
–А они так не считают! Им нравится так жить, они не хотят по-другому, иначе они давно бы все изменили. Умный человек со строем не борется, он к нему приспосабливается. Политическая борьба у нас в стране – это потеря времени. Ничего не добьешься, только сядешь! Да еще тот самый народ, за который ты борешься, будет считать тебя своим злейшим врагом.
–Лучше уж сесть, чем приспосабливаться!
–Садись, если тебе лучше,– соглашался Ленька.– А я уж как-нибудь на воле потерплю. Надо же будет кому-то тут рождаемость поддерживать. На Батюшку-то нашего надежда плохая.
–Почему это? – подозрительно спрашивал Коля.
–Ты же телок не трахаешь, тебе религия не позволяет.
–А тебе позволяет?
–Еще как!
–Потому что у тебя ее нет!
–Вот именно. Я – свободный от идеологий человек.
Батюшка обиженно сопел. Телок он действительно не трахал.
Сережу ни политика, ни религия тоже неособенно интересовали, главное место в его душе принадлежало физике. После университета он надеялся попасть в один из серьезных засекреченных институтов, каких