Правда, в последнем случае выходило только хуже, не дождавшись от него звонка, она переживала, не спала ночь напролет и, если он не перезванивал утром, то, бросив все, мчалась искать его в университет.
* * *
–Какие из картин – ваши? – обратилась Анна к одному из упитанных творцов.
–Пейзажи,– с готовностью ответил он.– Шесть полотен в главном зале. На стене слева. Могу вам показать.
–Те, что в стиле Моне? – спросил Норов.
Художник слегка смешался.
–Моне – мой любимый художник. Но я пытаюсь сохранить и собственную манеру.
–Вам это удается, – великодушно заверила Анна.
–Правда?
–Конечно, – подтвердил Норов.– Да и подпись – не Моне. Другая.
Художник не расслышал в его голосе иронии и обрадовался.
–А! То есть вы заметили, да?
–Это бросается в глаза.
Анна кинула на Норова укоризненный взгляд и спросила другого художника:
–А вы что пишете?
–У меня тоже пейзажи, но в ином стиле. Более, так сказать,…– он замялся в поисках жанрового определения.
–Реалистичные? – подсказала Анна.
–Скорее, напротив,… ближе к постмодерну…
–О, это очень интересно!
–Особенно Мелиссе,– заметил Норов.– Она всегда хочет дойти до сути.
–Ты любишь рисовать? – обратился к девочке художник.
–Люблю,– кивнула Мелисса.– Только у меня не всегда получается.
–Ты просто самокритична,– утешительно заметил ей Норов.– В современном творчестве это мешает.
–Излишняя требовательность к себе действительно сковывает, – согласился продолжатель Моне.
–А я пишу портреты, – нетерпеливо вмешалась в их разговор нервная художница. – Работаю также в графике. В той небольшой комнате несколько моих работ тушью и углем. А еще занимаюсь скульптурой. Видели в зале музыканта с барабаном?
Видимо, она имела в виду авангардную композицию у входа: неровно изогнутую дугу с метр высотой, отлитую, вероятно, из чугуна, в которой угадывалась склоненная над барабаном фигура африканца. Контуры тела и головы были лишь намечены, зато барабан на коленях и огромные черные руки, которые существовали отдельно от тела, на барабане, и никак к телу не крепились, были вполне узнаваемыми, почти натуралистичными.
–Я обратила внимание, – проговорила Анна с той невольной опаской, которая возникает, когда оказываешься рядом со странным человеком.– Кстати, а почему у французских художников такой популярностью пользуются арабские и африканские лица? Европейские они совсем игнорируют. Я заметила это, еще когда мы гуляли по городу и рассматривали картины в витринах.
Художники переглянулись.
–Возможно, в чужих лицах нам видится больше экзотики? – предположил один из крепышей.– Они характернее. Я, признаюсь, не задумывался.
–Странно! – продолжала Анна.– За последние несколько лет люди с такими лицами совершили во Франции десятки терактов, пролили много крови. Они убили сотни невинных людей, в том числе, детей, женщин, а французские художники продолжают изображать их так…– она запнулась, подыскивая слово.
–Романтично,– подсказал Норов.
–Я бы даже сказала, влюбленно,– завершила Анна.
Наступила неловкая пауза. Французы не знали, как реагировать на столь откровенное и непривычное замечание. Один Даниэль выразил свое одобрение взглядом, но произнести что-либо вслух не решился и он.
–Французы не злопамятны,– наконец уклончиво заметила мадам Ру.
–Нельзя винить целые народы в преступлениях, совершенных отдельными личностями! – заявила нервная художница.– Религиозные фанатики, решающиеся на подобные вещи, сами являются жертвами.
–От этого они не становятся симпатичнее,– заметил Норов.– Вопрос, собственно, в другом: почему именно восточные и африканские лица сделались в последние годы источником вдохновения для французов? Ведь их обладатели испытывают острую и нескрываемую неприязнь к французской культуре и Франции?
–Далеко не все! – возразила художница. – Я знаю некоторых людей, приехавших сюда в последние годы из Африки и Сирии, они очень лояльны к французской культуре.
–Спасибо им, – кивнул Норов.
–Восток всегда присутствовал в европейской живописи! – оживился тот из пожилых крепышей, который упоминал об экзотике арабских лиц.– Все европейские художники писали картины на библейские сюжеты, их привлекал тот особый, сочный колорит, который присутствует в восточных лицах. Взгляните на изображения Христа, его учеников, Иосифа, Иоанна Крестителя, Марии Магдалины, – это же семитские черты!
Семитские черты, кстати, проступали и в его облике, как и во внешности его собрата.
–И все же это – совсем другие лица,– улыбнулся Норов.– У них высокие лбы, большие глаза, удлиненные шеи. У них нет ни мощных челюстей, ни вросшего в плечи затылка, ни прочих характерных признаков животного начала. Их лица одухотворены: их обладатели страдают, мыслят, любят. Не уверен, что герои современных картин способны на подобные переживания. Вот, взгляните, – он указал на две картины на стене. – Эти люди жуют и размножаются, но насчет остального…– Он с сомнением покачал головой.
–Те, кого я изображаю, тоже страдают! – заспорила нервная художница.
–Я имел в виду душевное страдание, а не страдание от голода или тяжелого труда.
–Зато пейзажи – по-прежнему, наши, французские! – с бодрой улыбкой вмешалась мадам Ру, завершая опасную дискуссию.
Французы с облегчением засмеялись. Норов тоже улыбнулся, показывая, что не собирается продолжать.
* * *
Профессиональных проституток на мальчишники к Леньке не приглашали, среди студенток хватало и любительниц. Университет был по преимуществу женским, на некоторых факультетах число юношей не превышало одного-двух процентов. Большинство девушек ехало из деревень и мелких городков, они искали возможности остаться в Саратове и наивно надеялись, что случайное знакомство с веселыми ребятами перерастет в отношения более прочные.
Такие простодушные провинциалки становились легкой добычей Сережи Дорошенко. Его располагающая интеллигентная внешность в сочетании с джентльменскими манерами вызывала у них доверие. Юные клуши, которые яростно отбивались от напористого Леньки, не любившего тратить время на ухаживания, отдавались Сереже чуть ли не сходу.
Впрочем, Ленька предпочитал девушек городских, современных, раскованных, умевших, как он цинично выражался, и подмахнуть, и разговор поддержать. Таких в университете было сравнительно немного, и уложить их в постель было куда труднее, чем деревенских. Они знали себе цену и сами выбирали партнеров; на длинные Сережины ресницы и малороссийские песни они не велись. Тут на помощь приходила Ленькина машина, роскошная квартира его родителей и его репутация богатого наследника.
Поначалу Норов Лизе не изменял. С ней ему было счастливо, он понимал, что никогда не испытает подобного со случайной девушкой, но Ленька смеялся над ним, уверяя, что он ведет себя как женатый пенсионер, и ничто так не укрепляет семейные отношения, как секс на стороне. Норов в глубине души и сам полагал, что настоящий мужчина должен быть покорителем женских сердец, и в конце концов присоединился к товарищам.
На первых порах его организм проявил в этом такое же своеволие, как