Так зачем она лжет? Кто она? Что я ей сделала дурного?
Какая-то смутная догадка упорно скребется в моем измученном мозгу. Чьи-то слова. Они почти завладели моим вниманием, но я отвлеклась. Что же это было? Что…
В свете вспыхнувшей молнии мои глаза внезапно стекленеют. Нина. Это же Нина мне сказала.
Когда мне не разрешили взять над вами опеку, я была просто вне себя. Особенно после трагедии, которая произошла с той семьей.
Я была настолько поражена тому, что Нина хотела принять нас с Фиби к себе, что не обратила внимания на остальное. Что за трагедия? Я вынимаю телефон. На дисплее мигает всего одна полоска – слабый сигнал. Сейчас около часа ночи, но мне необходимы ответы на вопросы, а знает их только она.
Трагедия.
Песня моей матери.
В моей голове складывается картина. Истина. История, сводящая воедино все странности, происходившие в последнее время. На первый взгляд в ней нет никакого смысла, однако в то же время смысл в ней есть, и он совершенно невероятный.
Мой рассудок сейчас неизмеримо яснее, чем в последние недели.
Мне необходимо поговорить с Ниной. Я нетерпеливо притопываю ногой. Что еще плохого может случиться, если я спрошу ее мнение о том, что я сейчас думаю? Она решит, что я свихнулась? И что? В таком случае она может смело занимать гребаную очередь следом за себе подобными.
Яркая вспышка молнии озаряет охваченное дождем пространство. Прежде чем раздается раскат грома, я успеваю услышать гудок в трубке. Я пока не в самом сердце бури. Вцепившись в руль так, что костяшки пальцев бледнеют, я вижу перед собой пальцы, вцепившиеся в подушку. Я моргаю, чтобы отогнать видение. Я не безумна.
Быть может, я просто дочь своей матери.
56
Нина берет трубку с четвертого гудка:
– Эмма? У тебя все хорошо?
– Прошу прощения за такой поздний звонок. Я знаю, сейчас середина ночи.
– О, я никогда не ложусь раньше двух. Я сова, а не жаворонок. Все в порядке. Так что у тебя случилось? – Теплый ночной дождь льет с такой силой, что из-под капота валит пар. Я завожу двигатель и включаю обдув. – Ты что, в машине?
– Да, я в… Забудьте. Я не за рулем. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Это важно. Вчера вы упомянули кое о чем, но я сразу не придала этому значения. – Самый вменяемый из своих вопросов я задаю первым. Ответ должен дать мне какую-то почву. – Когда вы сказали, что социальные службы не позволили взять нас с Фиби под опеку, то добавили что-то вроде «особенно после трагедии, которая произошла с той семьей». Что за трагедия? Я не понимаю.
– Божечки. – В трубке я слышу шаги Нины, потом щелчок зажигалки. Нина тихонько затягивается. – А я-то всегда считала, что ты знаешь.
– Знаю что?
– Что с ними случилось. С той семьей, что хотела тебя удочерить.
– Они передумали.
Я помню, как воспитательница в детском доме усадила меня и сообщила, что, к несчастью, в новый дом я не поеду. Помню, какой несчастной я себя чувствовала, когда пришлось разбирать свой маленький чемоданчик. Помню торжествующий вид Фиби. Торжествующий ли? Я снова возвращаюсь к этому воспоминанию, на этот раз стараясь анализировать все с точки зрения взрослого. Да, она выглядела довольной. Но ведь она могла радоваться тому, что мы побудем вместе еще какое-то время. Может быть, ее ранил тот факт, что я с таким воодушевлением восприняла перспективу начать новую жизнь без нее. Весь тот гнев, который звучал в ее словах, когда Фиби бросила мне в лицо, что я безумна, – все это была ее боль и отверженность.
– Нет. Так, должно быть, тебе сказали – и я могу понять, почему, учитывая все, через что тебе пришлось пройти, но произошло совсем другое. Это и в самом деле ужасно. Такая трагедия. Как раз когда они уже ехали за тобой, произошла автокатастрофа. Лобовое столкновение. Отец семейства погиб сразу. Его жене посчастливилось выжить, но она осталась парализованной – отказали обе ноги.
Во рту у меня мгновенно пересыхает, и голова снова идет кругом.
– У них были собственные дети? – выговариваю я.
– Да, – отвечает Нина, хотя ответ был мне ясен еще до того, как она заговорила. – Маленькая девочка. Несколькими годами старше тебя. Хвала Господу, в той аварии она осталась невредима. Сидела на заднем сиденье. Однако как мне кажется, такое не могло пройти для нее без последствий. Второй участник аварии скрылся. Бедняжка осталась там, в машине, с мертвым отцом и серьезно раненной матерью. Она пробыла там около получаса. Должно быть, это было ужасно.
Достаточно ужасно, чтобы сойти с ума.
Все встает на свои места, когда я вспоминаю ванную комнату для инвалидов, которую Кэролайн, жившая вместе с матерью, так и не переоборудовала. Переход от заботы о матери к профессиональной сестринской работе – наиболее практичное карьерное решение, в особенности если ты и так всю жизнь этим занимаешься. Мне вспоминается ее фото – первый день в школе. На фото все они выглядят гордыми и счастливыми. Полная семья. А потом явилась я и все разрушила. Что она должна была почувствовать, когда, читая своей матери книгу, вдруг услышала, как я выкрикиваю свою фамилию? Не ту, что я приобрела в замужестве – она ровным счетом ничего бы ей не сказала, нет, тогда я назвалась Эммой Бурнетт. По мнению Кэролайн, Эмма Бурнетт была повинна в крушении их семьи, даже в гибели отца. И вот она, здесь и сейчас. Приведенная волей случая. Это была не моя вина – совершенно очевидно, что не моя, но Кэролайн тридцать пять лет именно меня винила в том, что произошло.
– Эмма? – Нина напоминает о себе. – Ты еще там?
– Простите… да-да, конечно. Спасибо, вы мне очень помогли. – Прежде чем продолжить, я медлю. – Есть кое-что еще. Вы можете решить, что это безумие…
– Не тяни.
Небо освещает вспышка молнии, и через какое-то мгновение с высоты с грохотом обрушивается молот грома, а о ветровое стекло разбивается очередной заряд дождя.