Слесаря и инженеры одобрительно загудели. Мужики понимают, что такое бабья подстава.
Начальник цеха убедился — резолюция о моём увольнении голосованием не пройдёт, но не имел права отступиться.
— Тебе предложат по собственному желанию, откажешься — по статье. В любом случае сгорает бронь военкомата. Осенний призыв — и обувай сапоги. Выбирай!
Вот он, гроссмейстерский ход товарища Гринберга. Силён, Фишер. Просчитал, что чужого ребёнка не приму даже под расстрелом, решил удалить меня через армию. Прости, папик, не на того напал.
— Выбираю. Вы сейчас готовите незаконное решение, противоречащее Уставу партии, Уставу ВЛКСМ и КЗоТу. Давайте мне копию. Пойду искать правды — в суд, а там хоть до ЦК КПСС.
— И пойдёшь! На х… пойдёшь, пидарас, — вежливо подвёл черту ветеран.
Собрание распустили, не оформив протоколом вообще. Я получил на руки только «решение актива», подписанное начальником цеха, прятавшим глаза, а потом признавшимся — если пролечу мимо квартиры, жена убьёт. Вторая и последняя — Коротчени, никто больше эту гнусность не подмахнул.
Отстранённый от работы, я с утра осаждал кабинет генерального. Когда его секретарша прочитала моё заявление, нет, не об увольнении по собственному, а донос в ЦК, пулей рванула к нему в кабинет. Оттуда через минуту выперла двух замов и трёх начальников цехов, впустив меня одного.
— Смерти моей хотите? — спросил Поляков, снова на «вы». — Ветерана зачем обидел?
Ага. Ушлый дед успел настучать до моего прихода. Ну-ну.
Включил кассетник. Это потом как-нибудь придумают, что запись разговоров можно вести только с согласия и уведомления собеседника, в СССР было проще. Как раз лента стояла на том месте, когда посылал меня на три буквы и причислял к секс-меньшинствам.
Сунул вторую бумажку.
— Вот полная расшифровка аудиозаписи собрания. Матерные ругательства в общественном месте — это мелкое хулиганство, 15 суток административного ареста. Уже побывал у юриста. Потом, на основании протокола милиции, подам в суд — за оскорбление и угрозу убийством. Деда не посадят, конечно, но до конца жизни будет перечислять мне половину пенсии — за моральный ущерб. Кроме того, горком партии получит информацию, какого кадра содержит партком АвтоВАЗа. Ну, а в письме для ЦК всё разложено по существу.
— Вы не понимаете, какую снежную лавину спустите…
— Ничем не хочу помешать лично вам, Виктор Николаевич. Отношусь с максимальным уважением.
— Но если ваше заявление, да с документами, попадёт в ЦК накануне моего назначения в министерство…
— Так это не все документы. Ещё у меня записаны показания соседок Востриковой о визитах любовника, если дело дойдёт до суда — о клевете или восстановлении на работе, с радостью дадут их в суде официально. Не любят старушки «шалаву».
Генеральный вздохнул.
— Давайте так, Сергей Борисович. Раз вы не отправили заявления ни в ЦК, ни в милицию, ни в суд… Точно не отправили?
— Счёл своим долгом сначала прийти к вам. По-честному. Вы позавчера нам руки жали, для коллектива — как отец родной. Народ в трауре, что уходите от нас. Не верил, что не разберётесь по справедливости.
— Но заявление всё же заготовили… Понятно, скорее — для меня, а не для Москвы. Что вы хотите?
— Другой разговор. Ничего не хочу. Чтоб вообще ничего не было. Ответ в горком: сигнал проверен, информация об аморальном поведении не подтвердилась.
— Обгажу с ними отношения. А, плевать. Пусть преемник налаживает. Все? — требовательно надавил Поляков.
— Коротчения. Я не обидчив. Если прямо вчерашним числом оформить его на пенсию, максимум — сегодняшним, то забыли и проехали. Никакой милиции и судов, пусть живёт, сколько ему осталось. Для пользы завода.
— Шантажируешь?
— Ни в коей мере. Вношу рационализаторское предложение об изгнании мерзавца, бесплатно — без него на заводе будет чище. Я же не агрессор, не доносчик. Но на меня напали. Защищаю свои права, стараюсь, чтоб никто невинный не пострадал. Особенно вы. Разве неправильно?
Генеральный вызвал секретаршу, продиктовал ответ в горком. Обождал, пока та распечатает, подмахнул, приказал: зарегистрируй исходящим и отправь срочно.
Я хотел порвать своё заявление, но Поляков не позволил.
— Сегодня партхозактив в мэрии. Сначала первый увидит. Потом отзову Гринберга и покажу ему. Найду правильные слова, чтоб, когда узнает про ответ с завода, не залупался.
Вот что значит — рабоче-инженерная косточка! Всё понимает как надо и говорит прямо, хоть и грубо. Бриллиант, а не человек. Отдал ему и кассету, копия дома припасена.
В понедельник история аморалки Сергея Брунова получила неожиданное продолжение. Меня после обеда снова позвали в кабинет к генеральному. Я так и явился — в комбинезоне, только руки отмыл.
— Такое дело, Сергей. Партия умеет признавать ошибки, о твоём наказании и речи нет. Но первый секретарь недоволен, катит на меня: Виктор Николаевич, в этой истории горком выставлен в неприглядном свете как подавший ложный сигнал. Надо что-то решать, говорит.
— Что?
— Я пообещал, что переведу вас с завода, вообще уберу из Тольятти. Не прямо сейчас, а когда обоснуюсь в министерстве. Прорабатывается идея открытия ещё одной производственной линии на крупном машиностроительном предприятии, с выпуском новой линейки легковых автомашин. Возможно — переднеприводных. Так что вроде как реагирую на представление горкома о принятии мер, но фактически тяну за собой на повышение.
Тем самым из города убирается молодой конкурент возрастного папика. Тот же метод, что с военкоматом, но не так быстро и не столь болезненно для изгоняемого. Неужели Гринберг не понимает, что его «верная» пассия столь же легко прыгнет в машину другому молодому АвтоВАЗовцу? Весь завод, что ли, отсюда убрать? Глупо. Но меня больше сейчас волновали взаимоотношения с Поляковым.
— Вы оказываете протекцию инженеру, приготовившему на вас донос в ЦК?
— Но не отправил же! — он откинулся в кресле, переплетая пальцы на животе. — Это хорошо, когда человек умеет отстаивать свою правоту. Только на таких и можно опираться. У вас море инициативы, нестандартное мышление, техническая грамотность. Не блатной, без папы в ЦК или в каком-то промышленном министерстве, сам всего добился. Если давать дорогу молодым, то только таким! — подсластив пилюлю до приторности, опустил на землю: — Всё равно у вас в Тольятти нет квартиры, не считая барачной халупы.
Я