Веревка едва не упала, но Влас подхватил ее и сжал так, чтоб казалась целой, а нож спрятал в рукав.
– Как сбежишь? Шляховский мерин нас не повезет, вокруг на три конных перехода Мертвая земля, а у нас ни воды, ни еды! Лучше подождать, и…
Теперь только Крапива поняла, что первый день ехала с Шатаем ровно посаженка. Ей вволю давали пить и пройтись, коли жесткое седло натерло бедра; никто не следил, когда она отдалялась справить малую нужду, а на привале скармливали лучший кусок. Нынче же они с Власом оба были пленники. Голодом ее, конечно, не морили, но и размачивать жесткое мясо нарочно для лекарки никто не спешил. Шатаю же и вовсе воспретили приближаться к аэрдын, дабы тот не сотворил какую глупость.
Оро вел скакуна в поводу и неустанно сыпал проклятьями, заодно следя, чтобы пленники не вздумали опять бежать.
– И то верно. Тебе ведь все равно, с кем миловаться. Не один шлях, так другой. Ляжешь под этого их Большого Вождя… Я слыхал, как в племени шептались: он имеет баб, как кобылиц, а сам ненасытен, как жеребец. А одну, что не пожелала разделить с ним ложе, отдал своему войску, и они брали ее по очереди. Снова и снова.
Он шептал, низко нагнувшись к ее уху. Горячее дыхание обжигало висок, и Крапиве казалось, что проклятье обернулось против проклятой. А Влас все говорил и говорил, и рассказы его были один страшнее другого.
– Ты все врешь… Шляхи не делают такого с женщинами…
Воздух застрял в груди, от жара горела кожа.
– Змей не чтит степных обычаев, тебе говорил о том Шатай.
– Меня защитит проклятье…
– Не защитит. Змей найдет способ взять тебя.
– Ты врешь!
– Правда? Тогда почему я касаюсь тебя сейчас, а ты не колдуешь?
Он отдернул руку, и тогда только Крапива поняла, что Влас держал ее за пояс не поверх рубашки, а под ней. А он еще и добавил:
– У тебя гладкая кожа, Крапива. Змею понравится трогать ее.
Крапива едва успела согнуться. Показалось, что нутро изверглось наружу, а конь шарахнулся от смрадного запаха.
– Эй, ты что?! – На мгновение в голосе княжича мелькнуло беспокойство, но он быстро вернул ему прежнюю едкость. – Никак помирать собралась?
Поплохей мужу, и над ним посмеялись бы: эка неженка! Об девке же, пусть и предназначенной в дар Большому Вождю, заволновались все, а всех пуще Шатай. Он подстегнул скакуна и мигом оказался не в хвосте обоза, а в самом начале, где теперь ехали срединники.
– Аэрдын!
Она подняла на него слезящиеся глаза и прошептала:
– Я не хочу к Змею…
А после в голове помутилось, и темнота накрыла ее.
* * *
Они остановились у россыпи валунов, каждый из которых превышал рост человека и защищал племя от ветра. И многие из тех, кто шел за Стрепетом, заглянули в закуток, где вождь приказал уложить аэрдын. Суеверные и мнительные, они сочли, что боги гневаются и не желают, чтобы женщина досталась противному степи Змею. Княжич глядел на это с одобрением: шляхи роптали, все чаще упоминая Круг. Уж не лучше ли было победить молодому и гордому Шатаю? Пошли бы за тем, кому честь дороже жизни…
Крапиву трясло как в лихорадке. Ей устроили лежак и принесли еды, но, оставшись одна, она так и не открыла глаз. Все чудилось, черный монстр лижет ее горячим шершавым языком, сдирая кожу до костей.
Заскучав, Влас пихнул ее мыском:
– Эй, девка! Кончай придуриваться.
Но она не издала ни звука, лишь сильнее задрожала всем телом.
– Эй! Де… Крапива! – Влас проверил, чтобы никто не подглядел, и скинул веревку с запястий. Присел с ней рядом и легко коснулся плеча. – Крапива… Неужто правда напугалась?
Пугаются мыши при виде кошек, эта же, не ровен час, рассудка лишится. Тяжелый ком закрутился в животе у княжича. Если девка до того оробела, лишь представив грядущее, то каково ей было, когда Влас поймал ее в поле?
– Послушай… – Собственный голос стал чужим и сиплым, Влас с трудом проглотил слюну. – Я не хотел… Ты зря так… Я придумал все! Ну, может, и не все, но точно половину… Змей ничего не делает с женщинами. Я даже не знаю, кто он такой. Эй! Да не трясись ты!
– За что ты так со мной?
Она посмотрела на него с укоризной. Синие очи полнились слезами. Девка не давала им пролиться, но голос выдавал. Она села, прижалась спиной к валуну и обняла себя за плечи. Ее продолжала бить дрожь.
Влас и сам не ведал, отчего рассвирепел. Отчего тянет намотать на кулак золотую косу? Отчего так манят искусанные алые губы? Отчего хочется содрать с девки поганые шляховские тряпки?
Княжич запустил пальцы в волосы. От пота и ветра смоляные пряди, так лю'бые девкам, свалялись в колтуны. С уродливым шрамом, покрытый ссадинами, а может, и с поломанными ребрами, он и сам теперь не более желанен, чем Змей, которым пугал Крапиву. Слова вырвались прежде, чем княжич понял, что сказал:
– Ты целовала его.
– Я…
– Целовала его! Он убивал у тебя на глазах!
– Он добр ко мне… – пролепетала Крапива.
– Он резал твоих односельчан! И его ты… не боишься. Его – нет, а меня – да! Стоит мне тебя коснуться, и…
– Да…
Он нагнулся к ней:
– Я никому не дам тебя в обиду, слышишь? Ни Змею, ни шляхам. Никто не коснется тебя, пока сама не захочешь. И я тоже. Я вытащу нас отсюда.
Влас хотел погладить ее по плечу, но Крапива шарахнулась. Княжич побелел:
– Что? Страшен? Урод? Так ты меня таким и сделала!
Крапива закрыла уши ладонями:
– Да, я боюсь тебя! Но не из-за… – Она судорожно проглотила ком в горле. – Не из-за твоего лица. А из-за того, кто ты есть.
– Значит, дикарь милее княжича? Так, может, и правда тебя стоит Змею отдать!
– Дикарь милее того, кто пытался взять меня силой, – твердо проговорила она и встала на ноги; Влас тоже поднялся. – Милее того, кто посчитал отцовское богатство оправданием для бесчинств.
Она наступала. Княжич вдруг оторопел и попятился. Не запуганная девка стояла пред ним, а женщина, способная оборонить себя и свою честь.
– Таким, как ты, место в отхожей яме! И пусть теперь твое лицо будет так же уродливо, как и душа!
– Шляховская подстилка! – выплюнул Влас и тут же получил пощечину.
Щека разгорелась, в ушах зазвенело. Княжич ожидал приступа боли, но отчего-то проклятье не ожгло его. Проклятье – нет, зато касание девичьей ладони