По равнине, очень смутно похожей на земную тундру, мы ползли со скоростью примерно сорок километров в час. Да, именно «ползли» — кибертрак медленно утюжил эту унылую поверхность, вздымая за собой облака пепельно-серой пыли. Рассматривать скудный и тоскливый ландшафт было не в радость. Достаточно побывать на сером кластере однажды и увидеть этот инопланетный пейзаж, чтобы он навсегда врезался в память. И с отнюдь не радостными впечатлениями.
— Никогда не видел ничего подобного, — признался Марлин. — Ни в прежней жизни, ни в Улье.
Гадюка тут же принялась рассказывать Марлину все тории о том, почему в некоторых зонах Улья царит мёртвая пустота. Командир группы, слушая её, ухмылялся и балагурил. Но между словами и реальностью была целая пропасть.
Глядя на равнину и слушая болтовню Гадюки, словно задавшуюся целью не допускать ни секунды тишины в салоне, я понимал: любая фантазия, все жуткие истории и полузабытые мифы пьяненьких рейдеров на стабах — лишь детский лепет на фоне зрелища, раскинувшегося до самого горизонта. Невольно вспомнились все встречи с серыми тварями, после каждой из которых я оставался жив лишь по счастливой случайности.
Нас встречала равнина. Серо-чёрная плёнка под колёсами крошилась. Серый, словно лунный, пейзаж, безжизненный и неприветливый — словно сама смерть примерила себе новый плащ вместо истрепавшегося чёрного. Вдали, на грани обзора, равнину пересекала идеально ровная линия «горизонта», будто начерченную геометром-самодуром.
Вокруг тянулось нескончаемое кладбище из серых оттенков.
При попытке вглядеться в детали голова начинала работать хуже, возникало ощущение, будто эта равнина пытается утянуть сознание в пустоту и безвременье. Всё-таки недаром говорят, что такие кластеры не для людей. Словно сама их природа вытягивала жизненную силу по капле — люди, проведя на серости много времени, зачастую чахли, теряли чувство реальности, сходили с ума и гибли.
Природа тут тоже была под стать — изредка на глаза попадались пятнышки дикой травы, хотя назвать это «травой» было бы неверно. Скорее уж уродливыми ростками, выглядевшими так, будто сами не рады, что существуют в этом мире. Карликовые деревца со скрюченными ветками, бесформенные лишайники, стелющиеся по земле словно обрывки старых тряпок.
Это не чёрный кластер, тут природа не умирает мгновенно. Да и впринципе не умирает, а, скорее, переходит в какое-то новое состояние не-жизни и не-смерти.
Настроение моё упало ниже плинтуса и даже не думало подниматься. Лицезрение природных пейзажей приводило к размышлениям о существовании на грани — полушаг до полного коллапса.
Я, сидя у левого борта с ручным пулемётом Калашникова под рукой, заметил, как Гадюка, сидящая рядом, начала поджимать губы. Похоже, закончился и её заряд наигранного оптимизма. Наша «Тесла» была так переделана, что напоминала самопальный танк начала двадцатого века — решётки, дополнительные стальные пластины. Кто-то изобразил на борту нелепый рисунок черепа с рогами. Смешно? В другом месте, в иное время — может быть. Тут же я поймал себя на мысли, что, пожалуй, скалящийся череп — единственное жизнерадостное пятно во всей этой картине.
В кузове был установлен на вертлюге КПВТ, за которым стоял Чечен. Замотанное чёрным лицо не предвещало ничего хорошего никому, кто мог бы с нами столкнуться. Но я, пожалуй, больше опасался местных тварей, которые могут захотеть подойти на огонёк, чем килдингов. Адекватно функционировать в этой серой хмари ни одно человеческое существо не способно.
В Улье одна хрень всегда дополняла другую, зато противоречий никаких. Пока жив — считаешь своей привилегией наблюдать эту окружающую хтонь.
Я глядел на унылую землю за окном и пытался понять, почему моё нутро сжалось в неуютный комок, который давил где-то внутри солнечного сплетения, будто предупреждал: «Будь осторожен, здесь всё не просто так».
Звучит нелепо, но у любого, попадающего впервые в такие кластеры, возникают схожие ощущения — мозг без ориентира быстро устает и начинает искать хоть что-то привычное. В результате всё вокруг было пропитано нездоровой фантасмагорической мрачностью.
А я ведь считал, что привык ко всей этой адской чехарде Улья, где гибель людей — условная норма бытия. Но кладбищенская атмосфера серых кластеров настаивала на своей правде: «Нет, приятель, мы ещё не показали тебе всё, на что способны. Вот окрепнет твоя уверенность — и мы в очередной раз её растопчем».
Глядя на оттенки, теряющиеся где-то в дальнем мареве, я словно проваливался в другую реальность. Будто Земля была лишь давним сном, а здесь ждали собственные законы, поймёшь которые — возможно, усвоишь новые способы выживания. Пока же оставалось скрипеть зубами и тихо ругаться на серый ландшафт, который напоминал пыльную сцену посмертного спектакля.
— Точно не наше это место, — пробормотала Гадюка.
Я хмыкнул и, машинально кивнув, проверил патроны в пулемёте, чтобы убедиться, что всё в порядке. Привычные действия успокаивали, хоть и ненадолго.
Нас уверили, что ближайшая перезагрузка ещё не скоро, но судя по показаниям спидометра, можно было прикинуть, что один серый кластер мы уже пересекли. При следующей перезагрузке — которая могла произойти хоть через час, хоть через неделю — вся эта серость как минимум преобразится, откуда-то повылезут местные формы жизни. И нам придётся подстраиваться, варьировать маршруты, бежать. Мысли о будущем тревожили, но смысла зацикливаться не было. Ежедневные опасности Улья стали привычными и обыденными.
Я продолжал сидеть у левого борта, с каменной рожей упрямо следя за появлениями каких-нибудь новых пакостей. Но всё было тихо. Подозрительно тихо.
Несколько раз я ловил на себе заинтересованные взгляды Гадюки. Но я здесь не затем, чтобы удовлетворять чьё-то любопытство.
Наш транспорт шёл дальше, медленно, но надёжно, словно заранее презирая эти бесплодные земли. Эх, если бы было можно выехать на нормальный асфальт…