— А я и не собираюсь её срывать, — хохотнул Погоняло. — Я просто хочу тебя немного проучить, чтобы в следующий раз с уважаемыми людьми ты базарил уважительно.
— Я не понимаю! В каком именно месте я повёл себя по отношению к тебе как-то не так⁈
Признаться честно, Антон тоже этого не понимал. Его нелюбовь к Захару существовала в области неосознанного и проистекала из… уязвимости, возможно? Так же как мышки не любят кошек, пчёлы ос, а жабы цапель, Антон по кличке Погоняло не любил полицейских.
— Что я тебе вообще сделал⁈
— А я тебе ща объясню…
С тем Антон толкнул полицейского в грудь. Затем ещё раз. И ещё. Гачин-Мучинский пытался зажать кнопку на браслете, но всякий раз, когда тянулся к запястью, получал новый тычок. Да, изначально у Погоняла не было в планах причинять Захару боль, — избивать и уж тем более калечить, — однако тут кровь ударила в голову.
Антон закипал. Заводил сам себя, постепенно теряя контроль. Он толкал Захара всё сильнее и сильнее, сильнее и сильнее, и тут…
Раздался звук. Этот звук нереально трудно транскрибировать, но очень просто описать: как будто кто-то начал на скорость жмякать резиновую уточку для ванны. Именно таким потешным звуком альпаки сигнализировали сородичам о том, что они напуганы. Или тревожны. Или… собираются атаковать.
— Ы-ы-ый! — выдохнул Гачин-Мучинский и согнулся пополам.
Антон по кличке Погоняло сам того не сознавая затолкал полицейского прямо под удар. Не будь дурой, милая шерстяная зверушка уловила агрессивный настрой лысых приматов, что подбираются к ней сзади, — причём с совершенно непонятной целью. И как только одна из этих обезьян оказалась в зоне поражения, альпака тут же лягнулась.
С двух копыт и Захару прям по яйцам.
— Ы-ы-ый!
— Ой! — воскликнул Погоняло.
Контроль над собой тут же вернулся. Душераздирающая сцена пробудила в нём мужскую солидарность. Друг или враг, никто не заслуживает такого. И кажется, Погоняло сильно перегнул палку в этой своей слепой ненависти.
— Братишка, извини! — крикнул Антон и склонился к Гачину-Мучинскому. — Извини, пожалуйста, я не хотел! Правда!
— Пош-ш-шёл ты, — прошипел Захар.
— Клянусь, я не хотел! Ты как вообще⁈ Живой⁈
— Живой, — ответил Захар.
А затем выпрямился в полный рост, сунул руку в штаны и достал защитную ракушку со следами от копыт.
— Когда вокруг бесчестье, — сказал он с чувством, — хороший полицейский должен быть готов ко всему, — а затем зашагал в сторону клоунов-казахов. — Эй, вы! Вы двое! Да-да! Проследуйте за мной в дом для выяснения личности!
— Погоди-погоди, — засеменил следом Погоняло. — А я?
— А ты останешься с детьми.
— Я⁈ Братиш, где я и где дети⁈ Что я с ними делать буду⁈
— Не знаю, — грубо ответил Захар. — Разберёшься. Не моя проблема. Да-да, я вам двоим говорю! Ну-ка идите-ка за мной!
12:04
Кухня
— Да не переживайте вы так, — улыбнулся барон Ярышкин, налил стакан воды и вручил его госпоже Безобразовой.
— Спасибо.
— Даю вам девяносто девять процентов гарантии, что в вашем доме нет никаких злоумышленников, — Владимир Агафонович присел напротив Изольды Карловны за небольшой круглый столик. — Просто когда речь идёт о человеческой жизни, нельзя пренебрегать даже этим несчастным процентом. Сейчас мы всё осмотрим, всё проверим и уйдём. А вы продолжите себе спокойно праздновать.
— Да, — кивнула Безобразова. — Да, вы правы. Всё будет хорошо. Не может же на мою долю выпасть столько испытаний, верно? Сперва… Муж… А теперь… Это…
После упоминания мужа Изольда Карловна вдруг расплакалась. А ведь казалось бы! Лезть к ней в разум было табу, но вместо этого барон Ярышкин довольно тщательно изучил содержимое хорошенькой рыженькой головы домработницы Кати, и кое-что для себя вынес.
Да, он не умел видеть воспоминания так же ярко и чётко, как это делает его юный падаван. Честно говоря, Владимир Агафонович даже не подозревал, что такое вообще возможно — вытаскивать из памяти людей имена, даты, фотографической точности картинки и даже конкретные цитаты. За время учёбы в Академии он не знал ни одного человека, — даже из преподавательского состава, — который владел бы подобной техникой.
А Вася Каннеллони в свою очередь относился к этому дару, как к чему-то само собой разумеющемуся. Он не рассказывал, его не спрашивали, а потому что учитель, что ученик пребывали в счастливом неведении насчёт имбалансности Канеллони.
Но к делу!
Пускай не так чётко, как Василий, но по эху эмоций и обрывочным мыслям домработницы, Владимир Агафонович составил себе портрет семейных отношений четы Безобразовых. И портрет был… так себе. Катя по-женски жалела баронессу, при этом злилась на барона, и при этом же была вынуждена что-то скрывать, — липкий ноющий привкус навязанной тайны ни с чем не перепутать.
И вот… загадка! Если бы барон распускал в отношении Кати руки, то Владимир Агафонович понял бы это сразу, — химический состав эмоций был бы совершенно другим. Так что скорее всего, речь шла о любовнице Геннадия Витальевича. Или любовницах? Или о девушках по вызову, которых он таскал в дом и заставлял Катю держать язык за зубами.
Короче…
«В этой семейке все хороши», — решил для себя барон Ярышкин.
— Не плачьте, прошу вас, — сказал он и достал из нагрудного кармана носовой платок.
Аристократ старой закалки, Владимир Агафонович всегда старался иметь при себе платок. И прекрасно знал его истинное назначение: не сопли высмаркивать, а в случае чего предложить даме.
— Ох, спасибо, — всхлипнула Безобразова. — Вы так галантны, — и чуточку успокоилась.
И даже перестала плакать. И вперилась в Агафоныча ясными после слёз глазами.
— Повезло, наверное, вашей жене.
«Так, млять», — заподозрил неладное барон Ярышкин. Вася доверил ему чуть ли не самое важное, а он уже спустя четыре минуты умудрился загнать разговор куда-то не туда. И вот ведь! Прикинуться дурачком нельзя. Отступить нельзя. Нужно продолжать отвлекать Изольду Карловну любой ценой. И постараться потянуть время, пока эта самая цена не стала слишком уж высокой.
— Картина! — воскликнул Владимир Агафоныч и указал на стену за спиной Безобразовой.
На холсте было намалёвано нечто невразумительное. Складывалось ощущение, что его расстелили на пол во время ремонта, угваздали чем ни попадя, а после натянули на богатую