Пусть каждый по этому тексту устроит себе проверку собственного настроения. Что же касается нас, нам кажется, что наполовину он наполнен фантазией и юмором, а также тем «пустячком» поэзии, который можно добавить к двум половинам одной вещи, чтобы получить нечто большее. Нам к тому же представляется, что у английского и французского читателя эта книга вызовет разные отзвуки. И еще: чтобы высказать все свои мысли, я всегда читаю эту страницу по-разному. Я поочередно нахожу ее то пошлой, то забавной, и мне случается хохотать над мыслью, что надо мной смеются оттого, что я смеюсь, читая такую околесицу. Итак, этот текст Вирджинии Вулф можно привести в качестве примера текста подвижного и мобилизующего. На очень простой теме он демонстрирует изменчивость суждений не только для читателей с различной ориентацией, но и для одного и того же читателя в разной обстановке прочтения.
Самим фактом преувеличения в бесспорном документе он ставит проблему психологии легенды при полной виртуальности, при виртуальности беспримесной. Избавленный от реального, он показывает нам легенду об ужасной зиме, чистую легенду об адском морозе [290]. Наконец, Вирджиния Вулф показывает нам, что для оправдания зачина легенды годится не разработанная рационализация, а уже малейший намек на нее. Разве, в сущности, неверно, что холод обездвиживает живые существа? Разве не бывает, что на пастбищах мы порою находим окоченевших от мороза кроликов? В таком случае этот «фактик» служит разрешением на грезу, позволением приступить к превращению вселенной в камень [291].
Если бы можно было систематически, на основе всевозможных литературных грез отыскать следы этого понятия «разрешения на грезу», приобретаемого позитивным опытом, мы продемонстрировали бы, с помощью каких сознательных или бессознательных приемов писатель притязает на связь с реальностью, даже когда воображает. Иногда, как в примере из Вирджинии Вулф, писатель не позволяет своей хитрости себя одурачить и понимает, что читатель тоже не простак. Но все-таки писатель верит в объективность собственной фантазии: он надеется, что читатель проследует за ним в его безумную конструкцию, а точнее, уповает на то, что после часового чтения в читательской памяти останется эта легенда, эта непритязательная литературная легенда.
Глава 9
Металлы и минералы
Like acid on metal: I start.
Подобно кислоте, воздействующей на
металл, я начинаю.
I
Исследование, подобное тому, что мы пытаемся осуществить, исследование, цель которого состоит в выявлении и классификации основополагающих видов материи, не может оставаться, как хотелось бы, полностью объективным. Материальный образ, еще больше, нежели образ форм и цвета, ускользает от тотальной объективности, ибо прежде всего он требует глубинной сопричастности субъекта. Когда кто-либо обращается к вам изнутри вещей, вы проникаетесь уверенностью в том, что слышите его интимные признания. К примеру, добрые души, прописывающие против любых недугов благотворные лекарственные травы, дышат бальзамическими воспоминаниями давней юности. Наивность архаична. Следует сколько-нибудь пожить в старом саду, чтобы с верой говорить о благотворных качествах лилии и арники. И тогда субстанция становится сном юности; целебная субстанция – это смягчение недуга и выговоренное здоровье. Чтобы сочувственно познать ее, ее следует расхваливать, о ней надо писать с естественным преувеличением воображения, с могуществом традиции, непрестанно омолаживавшейся от этого странного доверия, которое перескакивает через поколение и объединяет внука и деда. Когда мы хотим измерить отвагу спагирической [293] медицины, обещающей целебные свойства минералам, находящимся вне человеческого мира, солям, добываемым непосредственно из мира камней, нам необходимо вспомнить о таком архаическом доверии.
Если для того, чтобы наделить субстанцию благотворными свойствами, для нее необходимы такое доверие и столь явное повышение оценки, то ей вполне можно петь соответствующие дифирамбы. А значит, она удваивается подлинным литературным фактом и представляет собой литературный акт. Рядом с рациональным материализмом располагается материализм эмоциональный. Рядом с опытом – запутывая его или активизируя – грезы, поэмы и образы. Это литературные феномены реальных субстанций. Такие литературные феномены заслуживают особого изучения. Они немного освещают арканы человеческого сердца.
Иными словами, на наш взгляд, литературные образы располагаются между образами, готовящими нас к познанию, и образами, предваряющими грезы. Кроме того, последовательно редуцируясь, они могут тяготеть к рациональному познанию, а в своей избыточности – ускользать в сторону отдаленных метафор. Стало быть, на примере литературных образов, приписывающих себе заслуги субстанций, мы можем продемонстрировать диалектику значащего слова и слова оценивающего. Рефлексия и воображение обретают здесь свою антитезу. Разумеется, эти две основополагающие функции окончательно не расстаются. В частности, воображение возвращает образу то, что стремилась «развоображать» рефлексия, и этот «развоображенный» образ, заряженный традициями опыта, она вносит в список личных грез. У нас будет удобный случай показать работу квазиестественной и всегда возрождающей алхимии, которая грезит о субстанциях современной жизни, не порабощая себя алхимической традицией.
Конечно же, в простом следовании за литературной судьбой образов и в проведении опроса по литературным документам, как делаем мы, заключается много неудобств. Сколько важных образов влекут за собой дух, но так и остаются безмолвными! А еще может прийти пора, когда вся сфера материальных грез подвергнется небрежению. Вот так, например, образы металлов в современной литературе показались нам тронутыми какой-то аномальной инертностью. За исключением кое-каких прекрасных образов, возникших от кузнечных радостей, и какого-то ритмического упоения кованой медью, кажется, будто металл уже ничего не говорит современному воображению. Ни слова о свинце в эпоху, когда изобилуют сатурнические тенденции! В современной литературе свинец обнаружить невозможно, а ведь в глубинах языков он оставил столько образов! (Разумеется, мы не принимаем в расчет шаблоны и готовые формулы. Эти формы утратили как раз свои материальные грезы, сам смысл своих метафор.) Ничего о диковинном и старинном олове! Ничего и о легких металлах, о металлах летающих, вроде алюминия или магния. Литература не выдала им дворянских грамот, не снабдила их дипломами