Опять очнулась несчастная… открыла очи – но уже ничего не могла видеть, – она лежала ничком со связанными руками, она чувствовала, что ее засыпают холодной землей… у ней замерло дыхание… нет голосу крикнуть… В отчаянии едва-едва могла прошептать она:
– Да воскреснет Бог и расточатся врази его, – и вот остановилась ужасная работа. Громкий адский смех раздался над ней.
– Смерть за смерть, изменница! – сказал кто-то, и кровь ее застыла. Еще стон, еще усилие, еще глухой вопль из-под земли, и только. Луиза задохнулась, схоронена живая.
Ужасно! И теперь, когда я вздумаю о подобной кончине, то на мне проступает холодный пот и мертвеют ногти. Кажись, всех менее была виновата Луиза, а всех более пострадала. Однако Бог знает, что делает, кровь на мужчине часто смывает его прежние пятна, а на женщине, почитай всегда, хуже каиновой печати. Луиза казнена жестоко; зато этот пример долго спасал многих от греха. Что ни говори, а перед святой правдой беды нашего брата исчезают, а мирское добро всходит и расцветает – из зла.
Наутро явился в за́мке черный латник-мститель. Это был родной брат покойника, и похож на него волос в волос, голос в голос. Он мыкался по свету, был в Палестине в свите какого-то немецкого князька и ворочался домой богат одними заморскими пороками. В это время как нарочно встретил его братний оруженосец, который нечаянно был свидетелем убийства и бежал, испугавшись нового господина. У страха глаза велики, говорит пословица… и мы видели, как брат отомстил за брата. Магистр назначил его преемником всех угодьев и служеб покойного; однако его зверство не осталось без наказания. Через десять лет русские ворвались в Эстонию, осадили за́мок и, наконец, спекли черного рыцаря Бруно. Сожженный дотла замок Эйзен срыли они до основания, и борона прошла там, где были стены. Долго, долго после того и давно перед этим люди набожные собрали с пожарища камни и выстроили невдалеке церковь во славу Бога. Это ее глава мелькает между деревьями.
= = =
Господа, начал я за здравие, а свел за упокой, но в том не моя вина. И в свете часто из шутки выходят дела важные [Примечание. Нравы и случаи сей повести извлечены из ливонских хроник. (Примеч. автора.)].
1825
Примечания
…тысячи бедных эстонцев целые воспожинки рыли копань кругом… – Воспожинки – имеются в виду вспожинки (спожинки, обжинки, осенины) – конец жатвы и связанный с этим праздник. Копань – яма, ров, колодец, выкапываемые для сбора дождевых или грунтовых вод.
Таким-то побытом владел этим змком барон Бруно фон Эйзен. – Побыт (устар.) – порядок, способ; уклад, род жизни, обычаи, нравы; последовательность событий.
…телята и бараны на четырех ногах ходили по столу и умильно подставляли охотникам свои котлеты. – Слово «котлета» употреблено здесь в старом смысле этого слова: бок животного, ребра. «Котлета» в русском языке восходит к французскому coꞈtelette, уменьшительному от coꞈte, «ребро, бок».
…даром что не мылась биркезом… – Как ни странно, имеется в виду… сыр: Bierka#se, или в буквальном переводе «сыр к пиву». Сыр этот изготовлялся из коровьего молока и отличался отменным белым цветом. Его второе название – Weisslacker, «белый лак» или просто «побелка». Сыр «биркез» действительно использовался в качестве косметического средства.
…бледная, как фламское полотно… – Фламское полотно (фламандское полотно, от голл. vlaamsch, «фламандский») – тонкая льняная ткань, изготовлявшаяся в России и славившаяся за границей.
…в огромных своих фишбейнах… – Фишбейн (нем. Fischbein, буквально «рыбья кость») – каркас из китового уса для придания пышной формы юбки, а также название собственно такой юбки. То же, что фижмы. Кстати, слово «фижмы» также произведено от нем. «фишбейн».
…посадить его на пищу св. Антония! – «Сидеть на пище святого Антония» – жить впроголодь. Эта популярная когда-то поговорка отсылает к преподобному Антонию Великому Египетскому (ок. 251–356) – раннехристианскому подвижнику-аскету, считающемуся одним из основателей отшельнического монашества. Антоний Великий удалился в пустыню, где питался травами и кореньями.
…если ворочусь к Духову дню… – Духов день или День Святого Духа – христианский и народный праздник в честь Святого Духа. В православии празднуется на 51-й день после Пасхи, в католицизме – на 50-й день после Пасхи.
золотые поминки – имеется в виду пышный поминальный пир, с большим количеством гостей и обильными угощениями.
О Евгении Абрамовиче Баратынском (1800–1844) можно сказать очень просто: великий русский поэт. Или так: великий и до сих пор недооцененный поэт и писатель. Недооценен, наверное, многими, но только не Пушкиным. Вот что написал Александр Сергеевич:
«Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одаренного вкусом и чувством. Кроме прелестных элегий и мелких стихотворений, знаемых всеми наизусть и поминутно столь неудачно подражаемых, Баратынский написал две повести, которые в Европе доставили бы ему славу, а у нас были замечены одними знатоками».
Это начало статьи «Баратынский», написанной Пушкиным в 1830 году и при жизни Пушкина не напечатанной; статья увидела свет только десять лет спустя.
Над рассказом «Перстень» Баратынский работал весь 1831 год, а опубликовано это произведение было только в 1832-м – в журнале «Европеец» (часть 1, № 2), поэтому Пушкин в своей статье ничего о нем и не сказал: «Перстня» просто еще не было. А если бы он был, Пушкин и этот рассказ наверняка причислил бы к тем повестям, которые могли доставить славу Баратынскому.
Евгений Абрамович Баратынский
Перстень
В деревушке, состоящей не более как из десяти дворов (не нужно знать, какой губернии и уезда), некогда жил небогатый дворянин Дубровин. Умеренностью, хозяйством он заменял в быту своем недостаток роскоши. Сводил расходы с приходами, любил жену и ежегодно умножающееся семейство, словом, был счастлив; но судьба позавидовала его счастью. Пошли неурожаи за неурожаями. Не получая почти никакого дохода и почитая долгом помогать своим крестьянам, он вошел в большие долги. Часть его деревушки была заложена одному скупому помещику, другую оттягивал у него беспокойный сосед, известный