– Что написано на роду, то и придется исполнять, – философски молвил Стряпок, медленно собирая карты и поглядывая на гражданина в заячьей шапке.
«Извини, дядя, но сейчас я тебе сделаю плохо, – подумал он. – Другого выхода нет. Единственное что обещаю – тебе особо больно не будет…»
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – дурачась, пропел Консерв.
– Недолго мучалась старушка в высоковольтных цроводах, – внес свою лепту в «концерт» Пегий.
С собою у подопечных Стряпка были только ножи. Дома имелось все – и пистолеты у каждого члена боевой четверки, и два автомата с хорошим боезапасом – на всю бригаду, и гранаты были, и «муха», но в Москву ездили налегке – со стволами могла запросто загрести милиция, отнять оружие и деньги, и еще для того, чтобы закрыть дело, потребовать кучу «зелени». За отнятые стволы также потребовать «зелень». По рыночной стоимости…
А вот «перья» были у всех. И неважно, что это были боевые финки с выщелкивающимися лезвиями – с маленькой подмазкой «братки» любому менту докажут, что финки эти – не что иное, как обычные тупые ножики для резки вареных макарон.
С другой стороны, никакое оружие сильному жидистому Стряпку сейчас не было нужно, он просто подойдет к этой куче навоза, смешанной с мясом, к мужику этому, тихо ухватит его за ухо, вытащит в тамбур, там отожмет створки пневматической двери и швырнет толстяка в темень. Даже пачкаться и перерезать ему глотку не будет… Затем вернется на место, играть на следующего толстяка – на щекастого парня в пуховке. Надо будет только не забыть снять с него пуховочку.
Решительно отряхнув ладонь о ладонь и вытерев пальцы о полы кожаной куртки, Стряпок встал и подошел к седому усталому мужику. В вагоне сделалось тихо, даже колеса электрички, кажется, стали звучать тише на стыках.
– Вставай, куча! – сожалеюще вздохнув, сказал Стряпок седому.
Тот поднял непонимающие глаза.
– Чего? Какая куча?
– Куча навоза. Вставай, говорю. – Стряпок протянул к мужику руку: эти простодырые, с двумя сопелками в носу-огнивке козлы способны восхитить кого угодно… Стряпок свернул таких голов столько, что потерял им счет. И каждый раз они ведут себя как дурачки, делают вид, что ничего не понимают… А чего понимать-то, если выпала судьба? В данном случае нырнуть из вагона в темень, под колеса, шмякнуться телом о бетонный столб, и все. Больше ничего не требуется.
Он не дотянулся до мужика в заячьей шапке, не успел – шапка неожиданно отлетела в сторону, седой сработал автоматически, он даже руку Стряпка перехватывать не стал, сделал резкое движение ладонями навстречу друг другу, и Стряпок с ужасом услышал, как у него хряпнула перебитая кость. Руки у «кучи навоза» оказались железными. Стряпок взвыл. В следующий миг он уже летел задом по проходу к своей компании. Смел поднявшегося навстречу Пегого, тот только жалобно взвизгнул, будто собачонка, которой тяжелым каблуком наступили на лапу, и лег под Стряпка на пол. Подстелился. Стряпок придавил его всей тяжестью, задергал ногами от боли – преломленная рука полыхала огнем.
Консерв и Кабачок одновременно взвились со своих мест, словно две пружины, разом, Кабачок выхватил из кармана нож, с треском выбил из него лезвие – засек, что по проходу на него несется седой разъяренный мужик, превратившийся из безропотной жертвы в «исполнителя», мужика надо было отбить. Кабачок мазнул лезвием по пространству один раз, потом другой, третий раз мазнуть не успел – седой перехватил его руку и с силой гвозданул ее о верхний край скамьи.
Нож сам выскочил из пальцев Кабачка, жалобно зазвякал, скользя по замусоренному полу, в следующую секунду седой рванул руку Кабачка вверх, тот сложился в поясе и в тот же миг впечатался лицом в колено, которое седой подставил бравому игроку в «подкидного». Кабачок так впрессовался лицом в жесткое колено седого, что невольно показалось: портрет его, будто срезанная с головы кожа, распластался по всей ноге седого. Кабачок взвыл. Вой этот донесся уже из-под лавки, куда седой стремительно задвинул Кабачка – «браток» лишь счистил собственной физиономией с пола несколько плевков да проглотил два окурка, им же и брошенные под лавку.
А Консерв, тот даже ножа достать не успел – седой двумя короткими ударами загнал его под скамейку, уложил рядом с впавшим в беспамятство Кабачком.
В это время под Стряпком застонал, зашевелился Пегий:
– Я тебя, с-суку, сейчас пристрелю… Такие падлы не должны жить на свете. – Пегий лежа зашарил пальцами по клапану кармана в поисках пистолета – запамятовал родимец, что пистолета-то у него с собою нет, в Москву он ездил без «табельного оружия», застонал разочарованно, не обнаружив в кармане привычной тяжести.
Лучше бы Пегий не искал свой «табельный». Седой рывком выдернул его из-под Стряпка и сильным ударом ноги пробил к противоположной двери вагона. Пегий вломился головою в дверь, расколотил стекло и грудой распластался на полу.
Это был последний аккорд битвы. Битвы в пути. Седой как ни в чем не бывало сел на свое место, сдернул с лавки старенькую заячью шапку, натянул на голову и стал спокойно смотреть в окно, будто бы ничего не произошло. Вагон молчал. Никто не проронил ни слова. Все понимали, что случилось, и все радовались победе седого.
Через две остановки, на маленькой станции Пожитково седой вышел из вагона.
Эта история никак не была отражена в криминальных сводках – никто из пострадавших «быков» не заявил в милицию, что его обидели, собственные попытки «братков» отыскать седого ни к чему не привели. И если бы не мой двоюродный брат Сергей Егорович Поволяев, ехавший в том поезде и рассказавший мне эту историю, вряд ли бы кто когда-либо что-либо узнал. Двое из «братков» попали в больницу, Стряпок лечился особенно долго – у него неправильно срослась рука… А у Пегого от удара мордой о дверь развилось косоглазие.
Ни на милицию, ни на военизированную охрану поездов ныне рассчитывать не приходится – только на свои собственные силы, и если человек может защититься от бандитов, надо защищаться, не ожидая подмоги. Надо бить всех этих стяпков, кабачков, пегих, бить так, чтобы им тошно стало жить на свете. Другого пути нет.