Ну а вторым удивительным обстоятельством было то, что никаких распоряжений относительно нас казанскому воеводе не поступало. Шереметев принял нас радушно, ни в чем не отказал, припасами снабдил, даже с сотней татар с конями и баржами помог без возражений. Лишь в одном он схитрил — запрошенную сотню стрельцов попросил после нашего путешествия оставить в Камышинке. Оказалось, что ему и так надо было отправлять туда подкрепление, поэтому он решил убить двух зайцев — летом выделенные стрельцы покатаются с царевичем, а к осени прибудут к месту назначения. Ну а их семьи Шереметев обещал привезти сам, как раз ближе к сентябрю. Мне его хитрость даже понравилась — так что я согласился без особых раздумий. И только Трубецкой потом пробурчал, что за такую услугу можно было выпросить у боярина и чего побольше, а не только то, что тот и так должен был дать.
Черновик письма царю Трубецкой написал сам, и я его переписал почти без правок — лишь добавил, что прекрасно понимаю опасность, которая грозит мне лично, а потому собираюсь действовать только с предварительной разведкой и наверняка. Правда, я не очень представлял, как это реализовать, но сотня татар давала определенную надежду. В моем представлении они должны были периодически обгонять наш водный караван и смотреть, что творится впереди, но когда я описал этот порядок действий, Трубецкой мою идею высмеял, назвав нелепыми фантазиями.
* * *
Дальнейший наш путь получился слишком однообразным и скучным. Стоял разгар июля, на нижней Волге установилась сухая и жаркая погода, так что все наши струги укрылись полотняными навесами, где экипажи спасались от палящего солнца. И всё равно после полудня приходилось вставать на стоянки — благо, они уже были все разведаны и приметны. Небольшим развлечением стала переволока, но там всё было налажено и прошло без проблем — даже «Орла» местные быки спокойно вытащили на бревенчатую дорогу и без напряжения протащили все два километра. Правда, плату взяли втрое больше, чем за струг — но я даже не торговался.
Кучу свободного времени я использовал, пожалуй, даже с пользой. Завел привычку вести дневник — бумаги мы взяли с большим запасом, и не вся промокла за время путешествия, а намокшая быстро просохла под здешним солнцем. Тренировались с Трубецким в языках — я уже сносно понимал по-польски и на шведском, который князь немного знал, мог произнести несколько расхожих фраз. В латинском, правда, он был мне не помощник, но две книги, выданные мне Симеоном Полоцким, пока помогали — это были те же требники с молитвами, так что перевод у меня всегда был под рукой, в памяти настоящего царевича. Ну и сами молитвы я потихоньку учил, так что уже не ударил бы в грязь лицом, доводись мне продемонстрировать свои познания даже перед патриархом.
Ещё я продолжал заниматься изобретательством. Паровой двигатель я всё же отложил пока в дальний ящик, поскольку нужны были эксперименты и модели, для которых надо было найти рукастого мастера — я был уверен, что в Москве кто-то да подойдет под мои требования. Но были и другие направления моих научных изысканий.
Я вспомнил, как родители варили клей из муки, испортил стрельцам один чугунок, но получил состав, который меня удовлетворил — пальцы к бумаге он приклеивал почти намертво. Потом из тряпок смотал фигуру, очень напоминающую шар, зафиксировал форму шпагатом из судовых запасов, обклеил этот шар бумагой — а потом безжалостно разрезал, получив несколько деталей выкройки. Материал у меня был — думаю, встреченный мною в Казани купец из Коканда очень удивился, когда я без особого торга купил у него действительно тонкий и легкий китайский шелк, все наличные четыре погонные сажени. Из этого шелка я и создал первый в мире воздушный шар.
Получилось у меня, правда, не слишком красиво, но я убедился, что нахожусь на правильном пути. Над костром, в который я набросал сырую траву, шар быстро набрал объем, он даже сумел подняться вверх — невысоко, метра на четыре, и ненадолго. А уже через мгновение начал падать, я не успел его подхватить — и ткань неведомых китайских мастеров вспыхнула разом, лишив меня и славы от открытия, и позора от его воплощения.
Впрочем, Трубецкому идея понравилась — мы сговорились, что в Преображенском отдадим изготовление подобной игрушки в надежные руки местных портних, которые смогут правильно воплотить в жизнь мой замысел, да и с наполнением шара горячим воздухом что-нибудь придумаем.
Но с масляной лампой у меня всё получилось. Я не знал, для чего на самом деле использовался медный чайничек с длинным носиком и вычурной ручкой — скорее всего, для каких-нибудь соусов. Купил я его там же, в Казани, за смешные две копейки, поскольку он был выделки казанских же ремесленников. Ну а остальное было делом техники, немного масла внутрь, полотняный фитиль в носик, чуть подогреть опять же на костре — и вуаля, лампа зажглась и горела ровным желтоватым светом достаточно долго, правда, ничего не освещая, поскольку дело было на берегу Волги и поздним вечером, и глаза нам слепил тот самый костер. Получилось почти как в виденном мною диснеевском мультфильме — но, судя по удивлению спутников, они пока с восточной стариной знакомы не были.
Правда, и это изобретение было слегка бесполезным — на «Орле» старались как можно меньше использовать открытый огонь, который легко мог перепрыгнуть на просмоленные доски и снасти, а потому в ходу были стеклянные фонари, куда ставили свечи. Моя лампа в эти фонари не влезала категорически, но я пообещал Бутлеру, что есть и другие конструкции, которые будут безопасны для деревянного корабля. Правда, с ходу придумать хоть одну не смог — у меня в голове было устройство керосиновой лампы, но для её изготовления надо было обращаться с стеклодувам, часовщикам и медных дел мастерам, а также где-то добыть собственно керосин. По моим воспоминаниям, большие залежи нефти имелись в Баку, где не так давно воевал Разин, а из истории я помнил, что в войну нашли нефть и под Казанью — но где именно, я, разумеется, не знал. Впрочем, слово «Нефтекамск» я помнил, хотя этого города на карте России пока не имелось.
Ещё я с помощью Бутлера и Стрейса изучал устройство кораблей голландского типа, делал