– Мы их инвентаризировали, упаковывали и отправляли в Берлин. Что с ними произошло в Берлине, я не знаю. В организационном плане интереснее была Франция, там я занимался поставками зерна и вина.
– А Италия?
– Италия?
– Анди говорил, что ваша солдатская служба проходила во Франция, России и Италии.
– В Италии я был кем-то вроде экономического атташе при последнем правительстве Муссолини.
Анди слушал в изумлении:
– Так много ты никогда не рассказывал о войне.
– Вот, пришлось, иначе бы у нее навсегда осталось недоверие. – Взгляд отца был понимающим и дружелюбным.
Вечером, когда Сара и Анди уже были в постели, возник разговор об этом понимающем и дружелюбном взгляде его отца. Крупноголовый, с ежиком коротко подстриженных седых волос, отец хорошо выглядел, и в чертах его лица замечательным образом сочетались крестьянское происхождение и изощренный интеллект. Но под его взглядом она чувствовала себя неуютно.
– Откуда он знает, что я еврейка? Ты ему сказал?
– Нет, и я не знаю, на это ли он намекал, когда говорил о грозящем вечном недоверии. По тому, как ты спрашивала, не оставалось сомнений, что ты хочешь услышать ответы.
– И что за ответы я услышала? Что́ делал «кто-то вроде немецкого экономического атташе» при Муссолини, который держался только немецкими милостями? Что́ значит «заниматься поставками зерна и вина» из Франции в Германию? Речь же о добыче, как в России, так и во Франции, о разбое и грабеже.
– Что же ты его не спросила? – Но Анди был рад, что она не спросила и что отец не отвечал и не показывал иконы в своем кабинете.
– Поэтому я и сказала о его взгляде. Его взгляд говорил, что на все мои вопросы у него есть ответы, которые покажут мне, что я с моим недоверием не права, но ничего мне не скажут.
Анди вспомнил свои объяснения с отцом, при которых и у него возникало похожее чувство. В то же время он не мог оставить на своем отце обвинение в разбое и грабеже.
– А я ему верю, что сокровища русской церкви пропали бы, если бы он и его люди их не спасли.
Сара, лежавшая на спине, воздела руки, словно собираясь сказать что-то не подлежащее сомнению, но потом ее руки упали.
– Может быть. Да и не интересуют меня русские иконы, французское вино-зерно и муссолиниевские дела. И пока ты не смотришь так, как твой отец, пусть смотрит как хочет. А мама у тебя милая, и мне понравились твоя сестра и ее дети. – Она задумалась. – А характерец у твоего отца – ей-богу – тот еще! – Она повернулась на бок и посмотрела на Анди. – Какая эта поездка на поезде была чудесная! И вид с горы! Пробежимся завтра по городу? А любовь у нас сегодня будет?
6
В Берлине он впервые ощутил страх перед различием миров, из которых они вышли: оно могло таить в себе угрозу для их любви. Они побывали в Мюнхене и в Ульме, на Боденском озере, в Шварцвальде и во Фрайбурге, и Сара смотрела на все внимательным и дружелюбным взглядом. Природа ей нравилась больше, чем города, и ей запали в душу ландшафты на краю Рейнской долины, которые любил и Анди, – Бергштрассе, Ортенау, Маркгрефлерланд. Целый день они провели в Баден-Бадене на термальных источниках. Они вошли через раздельные входы для мужчин и женщин, раздельно получили массаж, раздельно потели в сухом финском и влажном римском тепле и встретились в обрамленном колоннами центре старинного сооружения – в бассейне, накрытом высоким куполом. Анди пришел сюда раньше и высматривал ее. Он еще никогда не видел, как она вот так, издалека, нагая, идет к нему. Как она была красива! – черные волосы до плеч, ясное лицо, округлые плечи, полные груди, плавная линия бедер, чуть коротковатые, но стройные ноги. Как грациозно она шла – гордая своей красотой и в то же время смущенная его откровенным взглядом! Как очаровательна была ее усмешка – ироничная, потому что ирония была у нее в крови, но счастливая его восхищением и лучащаяся любовью!
В городах, которые они посещали, она иронизировала над надежным постоянством, с которым немцы указывали на разрушения, принесенные Второй мировой войной. «Война закончилась пятьдесят лет назад! Вы что, так гордитесь тем, что в конце концов все-таки стали самыми сильными в Европе?» Когда они проезжали предместья, она иронизировала над маленькими беленькими домиками с прибранными палисадничками и аккуратными заборчиками, а за городом – над отсутствием тряски, заржавленных машин и гниющих диванов, вечно валяющихся возле мелких ферм в Америке. «У вас все выглядит так, словно только что с иголочки». Она иронизировала над дорожной разметкой, то и дело указывая Анди на заботливость, с которой тут выезд с полосы для стоянки отмечен заштрихованным треугольником, а там поворачивающим на перекрестке машинам указан путь штрихованными линиями, пересекающими штрихованные линии встречной полосы. «С ваших дорог надо убрать все машины и сфотографировать сверху – это были бы картины, настоящие произведения искусства!»
Сара иронизировала смеясь, и ее смех приглашал его присоединиться к иронии и усмешке. Анди заметил это. И он знал, что ирония была для Сары средством приобщения к миру: в Нью-Йорке она не менее охотно иронизировала над дирижером, хотя была в восторге от концерта, или над пошлым фильмом, хотя в конце его плакала и даже на следующий день, вспоминая его, вытирала глаза. Она иронизировала даже над бар-мицвой своего младшего брата и в то же время волновалась за него, когда он читал в синагоге и когда говорил за столом о Торе и любви к музыке. Все это Анди знал, и тем не менее ему была тяжела эта ее ничего не щадившая ирония. Он смеялся вместе с ней, но с напряженными лицевыми мускулами.
В Берлине они жили у его дяди, который унаследовал дом в Грюневальде и в нем отвел им небольшую квартиру, состоявшую из спальни, гостиной, кухни и ванной. Один раз он пригласил их на обед, который готовил сам, а в остальное время не беспокоил, предоставив им заниматься своими делами. Но как-то вечером накануне намеченной ими поездки в Ораниенбург они случайно столкнулись с ним у дверей дома.
– В Ораниенбург? А что вам в Ораниенбурге?
– Посмотреть, как это было.
– А как это могло быть? Это так, как ты это себе представляешь, но так это только потому, что ты это себе так представляешь. Я был пару лет назад в Аушвице – там не на что смотреть, то есть вообще