Ярополк таращился на меня во все глаза, в которых плескалось одно недоумение. Видать, и впрямь не знал. Вести с севера до Киева еще не долетели, либо ромеи подсуетились, чтобы правда наружу не вылезла.
— Я укокошил его! — выдохнул я ему прямо в лицо. — Понял⁈ Одного из этих «непобедимых»! Вышел против него один на один, при всем честном народе, и зарубил своими топорами! Насмерть! А твой Скилица? Твой храбрый посол? Стоял да смотрел! А как его головорез рухнул, так он хвост поджал и драпанул! Бежал, как последняя шавка, побросав своих людей! По лесам хоронился! Вот они, его «бессмертные»!
Я замолчал, силясь отдышаться. Слова вырвались, будто прорвало плотину. Ярость схлынула немного, оставив во рту горький привкус.
Ярополк просто смотрел на меня и на лице его медленно, будто до тугодума доходило, проступало осознание. Шок. Неверие. А следом — понимание, какую чудовищную, непроходимую глупость он сотворил, поверив вранью византийца. Он открыл было рот, но тут же захлопнул. Прошептал что-то нечленораздельное.
— Но… как? — наконец выдавил он. — Он казался таким уверенным… Люди его… они и вправду были сильны… Он говорил так складно…
— Складно⁈ — я снова начал закипать. — Что может быть складного в словах того, кто подбивает тебя предать родную землю⁈ Предать свой народ⁈ Отдать столицу на поток и разграбление дикарям, которых он сам же и натравил⁈ Какая, к лешему, складность заставит тебя смотреть, как твой город огнем полыхает, а твоих воинов режут и мучают⁈ На Добрыню глянь! — я мотнул головой в сторону лавки, где стонал мой изувеченный тысяцкий. — Глянь на него! Вот цена твоей веры в «складность» Скилицы!
Ярополк не посмел обернуться. Снова потупился, плечи его обмякли, будто из него разом выпустили весь дух.
— Я не ведал… — просипел он. — Они обманули меня. Сказали, древляне только… силу покажут. Заставят горожан меня признать… Сказали, резни не допустят… Божились, что знатных не тронут…
— Обманули? — я криво усмехнулся, но смех вышел злой, каркающий. — А то ж! А чего ты ждал от ромеев? Чести? Прямоты? Они всегда играли грязно, вечно плели свои козни, всегда чужими руками жар загребали! Отец твой это знал! Воевал с ними! А ты… ты им на слово поверил! Как дитя малое!
Он снова замолчал, сжавшись под моими словами. Жалкое зрелище. Не княжич, не сын великого рубаки, а нашкодивший сопляк, пойманный с поличным. Пытался оправдаться, цеплялся за «обманули», «не ведал», но сам, похоже, уже чуял всю безнадегу этих попыток. Он натворил непоправимое. И никакие отговорки этого уже не изменят.
— Они были уверены в твоей погибели, княже, — снова пролепетал он, будто это могло хоть на волос смягчить его вину. — Говорили, северные князья уже сговорились со Сфендославом, что печенеги на Переяславец прут. Что у тебя ни единого шанса… Я думал, спасаю хотя бы себя… И то, что останется от Руси под крылом Империи…
Я слушал этот лепет и чувствовал, как во мне поднимается новая волна жгучего презрения. Не о Руси он думал. О себе одном. О своей шкуре драгоценной. О призрачной царской шапке, которой ему помахали перед носом. И ради этого барахла он готов был на все.
Его жалкие причитания о том, как он собирался укрыться «под крылом Империи», добили. На смену ярости пришло презрение. Будто смотришь на червя, который, извиваясь под сапогом, пытается втолковать, зачем он вообще туда полез. Страх? О, он был напуган, это точно. Но страх — не оправдание для предательства такого размаха. И уж тем более не оправдание для глупости. А Ярополк показал её во всей красе — глупость бездонную, просто космическую.
Я прошёлся по шатру. У входа остановился, втянул тяжёлый, спёртый воздух. Потом обернулся к нему.
— Ладно, — сказал я. — Допустим. Допустим, ты купился на россказни Скилицы. Допустим, его «бессмертные» тебя так напугали, что коленки затряслись. Допустим, ты решил, что мне конец. И что дальше, княжич? Что ты собирался делать, когда Киев бы полыхнул, а меня, по этому гениальному плану, прикончили бы?
Ярополк уставился на меня, хлопая глазами. Похоже, дальше своего предательства он не загадывал. Его мысли застряли на моменте, когда ему пообещали власть и трон.
— Я бы стал Великим князем, — выдавил он, неуверенно, будто сам в это не верил. — Византия бы меня признала…
— Византия? — я усмехнулся, криво, с горечью. — А Русь-то что? Народ? Другие князья? Ты всерьёз думал, что они просто преклонят колени перед тобой — предателем, которого чужаки на трон усадили?
Я вглядывался в его растерянные глаза.
— Давай-ка разберёмся, Ярополк. Представь: меня нет. Киев — в пепле, разорённый древлянами по твоему же приказу. Ты сидишь на дымящихся развалинах, опираясь на византийские мечи, или что там у них. Кто пойдёт за тобой? Ну, кто? Кто признает твою власть?
Он молчал.
— Может, Такшонь? — подсказал я, не скрывая сарказма. — Галицкий князь, который мне присягнул? Который стоял со мной плечом к плечу в Новгороде против тех же византийцев? Ты правда думаешь, он бы побежал под твои знамёна? Под знамёна того, из-за кого его люди могли полечь в Киеве, а меня, его союзника, зарезали бы? Да он бы первым пришёл тебя вырезать вместе с твоими имперскими дружками!
Ярополк дёрнулся, будто от пощёчины. Видать, о Такшоне он и не вспомнил.
— А север? — продолжал я, не давая ему опомниться. — Новгород, Ростов, Муром, вятичи? Земли, которые я отбил у Сфендослава? Думаешь, они бы обрадовались тебе? Предателю, который сдал князя, освободившего их? Да они бы тебя на вилы подняли, едва ты с византийцами туда сунулся! Сфендослав, при всех его заскоках, был хоть своим. А ты кто? Кукла на ниточках из Константинополя!
Его лицо стало совсем как полотно. Кажется, до него начало доходить. Медленно, с трудом, но до него допёрла вся нелепость его замыслов.
— А Переяславец? — я вонзил последний гвоздь. — Мой город. Где сидит Степан, мой верный человек. Который привёл сюда арбалетчиков и катапульты. Который видел, как ты «управлял» Киевом до меня. Думаешь, он бы тебе город отдал? Думаешь, он бы простил тебе мою смерть? Да он бы запер ворота и дрался до последнего! И вся Южная Русь, которая помнит меня, встала бы за него!
Я замолчал, глядя на