— Или даже двух. Мусик хочет потомков-помощников, значит, одним дело не обойдется, — подумав, сказала бабка и немножко пошамкала беззубым ртом. Одна бородавка в процессе этого переместилась с подбородка на лоб.
— Ты, песик, как думаешь, сарафан мой Мусику понравится? Или лучше голенькой в водичке поплескаться? Ты не смущайся только, дело-то такое, житейское. Сам поди за самочками бегаешь почище Мусика.
Красный круг на лбу оками стал больше, перешел на шею и грудь. Ему хотелось спрятать морду в нос и скулить, как бездомной беспородной собачонке, только чтобы перестать представлять то, что сказала бабка-екай.
— Ну ладно, ежели не хочешь отвечать, буду голенькая. Вишь, сарафанчик-то поистрепался весь от пути-дороженьки, кто ж таком будущего отца своих детей привечать будет? Не подсобишь, собаченька? Надо вот тамочки, на спинке пуговку расстегнуть…
Оками был ёкаем и многое повидал. Часто бывал в гареме своего господина Омононуси, видел, каких женщин-екаев предпочитает господин. В обеих формах, в человеческой и настоящей, демонической, женщины-аякаси впечатляли. Пара сестер-кицуне с семью хвостами были роскошны, Ёрогумо — женщина-паучиха — в истинном облике пугала и восхищала своими силой и красотой. Милые девы Тануки были в обеих ипостасях смешливы и обаятельны. Как господин мог обратить свое всемилостивейшее внимание на вот это? Даже если она в человеческой ипостаси хороша собой, как же возможно игнорировать другую сторону ее естества?
— Ты ж песик магический, чего тебе стоит, — заканючила бабка беззубым ртом. — Ну, раз ты не хочешь понравиться будущей матери малышей Мусика, то не надо.
Оками все же спрятал морду в лапах и тихонько заскулил. Он был уже весь красный, как спелая вишенка.
Бабка посмотрела на оками и кокетливо махнула ручкой с грязными когтями.
— Да не стесняйся, что ты, в самом деле, мы ж теперь будем практически родственники. А между родственниками никаких тайн. На сарафане пуговку расстегнуть, а дальше я сама. Хотя постой-ка, еще рейтузы…
Оками все-таки развоплотился. Пусть его потом накажет господин, но сил его больше нету.
«Один-ноль», — подумала кикимора, достала из кармана еще одну щепоть семечек и снова плюнула шелухой в кристально чистый бассейн.
Она ждала других гостей. И не ошиблась. Она не успела даже пол-ладошки семечек сгрызть, как прибыли гости. Сами собой расступились цветущие лианы, и к кикиморе, изящно перебирая маленькими ножками в белых носочках, подошли две роскошные девицы. Девицы как девицы, только из-под небесного цвета кимоно выглядывали белые кончики многочисленных лисьих хвостов. Девятихвостые лисицы-кицунэ пришли посмотреть на ту, которая оскверняет священные источники.
Глава 11. Чикако и Кукико
— Ну как можно по мокрому в носках ходить? Простудитесь ишшо, — прошамкала бабка и протянула в сторону красавиц-кицунэ сжатый кулачок. — Семачки будете?
Презрительные мордашки екаев-лисиц вытянулись, осклабились рты, в которых засверкали белоснежные звериные клыки. Отросли и почернели когти, и девицы быстро-быстро оказались совсем рядом с бабкой. Явно не с намерениями познакомиться поближе и завести дружбу.
— Во как семачки любят! И правильно! Нашенские семачки-то, подсолнуховые! — горделиво сказала кикимора и открыла ладошку с налипшими на влажные пальцы семенами подсолнечника. — Нате, девки, щелкайте на здоровьичко, да носки свои снимайте, жара ж тут.
— Нечестивый ёкай! — прошипела одна из девиц, которая была порыжее и вроде как постарше, и ударила старуху по руке ладонью. Семечки дрогнули и попадали в воду. Вторая девица молчала, но тоже злобненько щерила острые зубки. — Ты оскверняешь своим видом и своим поведением священные источника господина Омононуси! За это ты заслуживаешь наказания!
Кикимора вздохнула, глазки закатила, качнула головой в дурацком, сбитом набок платке, заговорила назидательно.
— Мусик, вообще-то, меня сам сюда привел и сразу деток делать захотел, только я ему отказала. Я честная женщина, только после брака готова на ложе супружеское лечь, чтобы честь по чести. И чтоб до конца, как муж да жена, ладком и рядком, а не так, чтоб потом ходить да алименты на деток народившихся выспрашивать.
Кицунэ на это зашипели, и кикиморе пришлось с хрустом в суставах, с тяжким оханьем и аханьем встать.
Встала. Потянулась. Страшная, кривая-косая, бородавки по морщинистому лицу ходят, а с мокрых кривых ног капает на камень вода. Только миг — и нет ее. Исчезла. Сразу темно стало, неуютно. И тихо так, даже вода вроде как литься и капать перестала. В две секунды расстелился туман, окутал все купальни Омононуси, сожрал все цвета, только темень оставил. И зеленые с золотым отливом огоньки.
Они метались в разные стороны, то растворялись в тумане, то снова показывались, и манили идти за собой. На них хотелось смотреть, не отрываясь ни на секунду.
— Чикако, сестрица моя, иди ко мне, возьми меня за руку, мне страшно, — шептало что-то впереди, и зачарованная кицунэ шагнула вперед.
— Кикуко, защити меня, болотная ведьма сильна, — хныкало на другом конце купален, и вторая кицунэ бросилась на голос.
Раздались крики, ругань и плеск. В одно мгновение рассеялся туман.
Мокрые кицунэ в тяжелых кимоно выбирались из купален, куда за секунду до этого с визгом улетели. Старуха стояла на камушке совсем в другой стороне и снова щелкала семечки. Их у нее было с запасом.
Чикако и Кукико смотрели теперь на старуху оценивающе, настороженно.
Ёкаи многое могут, особенно если живут бок о бок с богом. Тот дает им духовные силы для магии, перемещения, оборотов и всего, что они захотят. Если духовной силы нет, ёкаи гибнут, если ее становится с избытком, меняются, становятся совершенней и даже сами могут впоследствии стать богами.
Сестры-кицунэ Чикако и Кукико жили с великим божеством Омононуси уже долгие пять веков. И за эти пять веков духовной силы нахватались по самую мякотку. Поэтому они не стали размениваться больше на слова и атаковали снова.
Опали нежные голубые кимоно на землю. Взметнулись рыжие пушистые хвосты, зарябило от них в глазах. Искривился воздух, дунул ветер, и посыпались облетевшие лепестки на воду. Сверкнули белым зубы, стальным — когти.
Кикимора озабоченно сплюнула кожурки в воду и юрко увернулась от острых когтей, которые едва не распороли ей бок.
— Эх, девки… — огорченно протянула она, протянула руку за спину и сжала кисть. В ее руке сами собой появились сорванные белые цветочки.
— Одолень-трава, помоги, — шепнула кикимора прямо в белые соцветия, бросила цветки перед собой и снова выпустила наружу болотные огни, чуток больше, десятка с два.
И началось светопреставление.
Одолень-трава цеплялась за лисьи лапы, за хвосты, лезла в нос, терпким запахом своих цветков отбивала обоняние, вырастала в непроходимые кустарники. Болотные огни ухали, говорили разными голосами, ныли и