– Нет, – подтвердил Шелк.
– Тогда придется сначала тебе меня исповедовать, чтоб я не напутал чего. Я-то думал, ты это понимаешь. Ладно… постараюсь ничего не забыть.
– Хорошо, так и сделаем, – кивнув, согласился Шелк.
Чистик немедля, с удивительным для такого дюжего парня проворством, без единого лишнего движения, опустился перед ним на колени.
– Отпусти мне грехи, патера, ибо грешен я перед лицом Паса и прочих богов.
Шелк отвел взгляд в сторону, как можно дальше от грубого, жесткого лица Чистика.
– Поведай мне обо всем, сын мой, и будешь прощен, ибо кладезь его милосердия неисчерпаем, – пробормотал он, как того требовал ритуал, не сводя глаз с улыбающегося лика Сциллы.
– Нынче вечером я убил человека, патера. Ты сам это видел. Звали его Калан. Тригла задумал Кошака продырявить, но тот оглоушил его…
– Битой для игры в кегли, – негромко подсказал Шелк.
– Слово-лилия, патера. Чистейшая правда. Тут-то Калан и полез за иглострелом, но я-то свой держал наготове.
– То есть он намеревался пристрелить Кошака?
– Думаю, да, патера. Он же порой на пару с Триглой работает… вернее сказать, работал.
– Тогда в твоем, Чистик, поступке нет никакого греха.
– Благодарю, патера.
После этого Чистик надолго умолк. Коротая ожидание в безмолвной молитве, Шелк вполуха прислушался к ожесточенной перебранке и грохоту тележных колес, донесшемуся с улицы. Мысли его порхали, что мотыльки, вновь и вновь возвращаясь к спокойным, слегка насмешливым, слегка печальным голосам, услышанным во дворике для игр в тот самый миг, как он потянулся за мячом, до сих пор оттопыривавшим карман, а главное, к бессчетному множеству всевозможных истин, которые стремился преподать ему обладатель этих голосов.
– Еще я ограбил пару дюжин особняков наверху, на Палатине. Вот вспоминаю сколько, – пояснил Чистик. – Про двадцать-то помню наверняка, но, может, и больше. А еще женщину избил. Девчонку по имени…
– Имя мне ни к чему, Чистик. Можно и без него.
– Скверно, словом, избил. Шикарную брошку ей отдал, а она решила еще что-нибудь у меня выманить. Ну, я не сдержался и врезал. Губу ей расквасил. Она в крик. Тогда я ей еще разок приложил, да так, что она на ногах не устояла. Говорит, неделю потом работать не могла. Пожалуй, не стоило ее так, патера.
– Это уж точно, – подтвердил Шелк.
– Вообще, она лучше многих – рослая, в теле, миловидная… понимаешь, о чем я, патера? Потому я ей брошку и подарил. Но когда она вдруг кобениться начала: мало-де…
– Понимаю.
– Хотел еще с ноги добавить. Сдержался, конечно, а кабы добавил, наверное, до смерти бы зашиб. Мужика одного, было дело, пинком прикончил… однако об этом я патере Щуке уже рассказывал.
Шелк, кивнув, с трудом оторвал взгляд от тяжелых башмаков Чистика.
– Если патера отпустил тебе этот грех, рассказывать о нем заново ни к чему, ну а проявив сдержанность, не ударив ногой ту злосчастную девицу, ты, безусловно, заслужил благосклонность богов – особенно Сциллы с сестрами.
Чистик тяжко вздохнул.
– Тогда это, патера, все, что я успел натворить с того, прошлого раза. Подломил пару дюжин особняков да задал трепку Синели. Я б и не тронул ее, патера, если б не понял, что ей на ржавь деньги нужны… ну, наверное, не тронул бы, да.
– Грабить особняки – тоже грех, Чистик, и ты прекрасно сие понимаешь, иначе не рассказал бы мне об ограблениях. Грешно это, а ведь когда ты вламываешься в чужой дом, тебя легко могут убить, и в таком случае ты умрешь, не успев очиститься от греха, вот что самое скверное! Знаешь что: обещай-ка мне подыскать другое, более достойное ремесло. Обещаешь, Чистик? Дашь слово?
– Хорошо, патера. Клянусь, подыщу. Да уже начал подыскивать. Ну, понимаешь: купи дешево, продай с выгодой… как-то вроде того.
Чем он собрался торговать и как товар попадает к его поставщикам, Шелк почел за лучшее не расспрашивать.
– И об избитой тобой девице, Чистик. Говоришь, она ржавью не брезгует? Следует ли из этого, что сия девица не отличается нравственностью?
– Девчонка как девчонка, патера, ничуть не хуже кучи других. У Орхидеи обретается.
Шелк закивал в ответ собственным мыслям.
– У Орхидеи… то есть в заведении известного сорта?
– Что ты, патера, – в одном из лучших! Там ни драк, ни других безобразий не допускают, во всем чистота и порядок… а некоторые из девчонок от Орхидеи даже наверх, на холм, перебрались.
– И тем не менее не стоит тебе, Чистик, ходить по заведениям подобного рода. Ты ведь силен, крепок, и собой недурен, и даже получил некоторое образование, а стало быть, без труда подыщешь вполне достойную девушку, а знакомство с достойной девушкой, вне всяких сомнений, изменит твою жизнь к лучшему.
Коленопреклоненный Чистик слегка встрепенулся, и Шелк почуял, что исповедуемый поднял взгляд на него, хотя сам ни на миг не позволил себе отвести глаз от лубочного образа Сциллы.
– То есть из тех, кто ходит к тебе на исповеди, патера? Нет, знаешь ли, не стоит этим девицам с таким, как я, связываться. Ты сам бы такой сказал: она-де кого получше заслуживает… сказал бы, лохмать ее бабушку, точно сказал бы!
Казалось, в этот миг на плечи Шелка разом легла, навалилась вся глупость, вся несправедливость, вся слепая, бездумная кривда круговорота.
– Поверь мне, Чистик: многим из этих девушек суждено выйти замуж за людей гораздо, гораздо хуже, чем ты, – с глубоким вздохом возразил он. – Ну а во искупление содеянного тобою зла повинен ты до сего же часа завтрашнего дня совершить три благих деяния, три поступка, заслуживающих похвалы. Помнишь ли ты, в чем суть благого деяния?
– Помню, патера. Помню и сделаю все как надо.
– Прекрасно. Что ж, Чистик, во имя всех богов властью мне данной прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих. Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов во имя Всевеликого Паса. Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов во имя Эхидны. Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов во имя Сциллы…
Сейчас, сейчас настанет время и для…
– А также властью мне данной прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих во имя Иносущего и всех меньших богов.
Со стороны Чистика возражений не последовало, и Шелк начертал в воздухе над его головой знак сложения.
– Ну а теперь моя очередь. Примешь ли ты, Чистик, мою исповедь, как я принял твою?
Оба поменялись местами.
– Очисти меня от грехов, друг мой, ибо мне грозит смерть – смерть во грехе перед Пасом и иными богами.
Рука Чистика коснулась его плеча.
– Патера, я никогда раньше никого не исповедовал… не перепутать бы чего.
– «Поведай мне обо всем», – подсказал Шелк.
– А, точно. Поведай мне обо всем, патера…