Вне себя от охватившей радости, я застучал палкой по дереву, забыв всякие «правила». Миша и Шотин подскочили одновременно.
— Что, затеска?
— Братцы, на всех по корню. Женьшень!
— Так какого ты черта не орешь «Панцуй!»?
— А разве надо? — Вид у меня был, наверное, глупый, растерянный, будто я не нашел, а потерял последнее и теперь хоть в гроб ложись. Миша, только что смотревший удивленно, вдруг расхохотался и стал пожимать мне руки и поздравлять с первой удачей.
Шотин осмотрелся, скинул свой заплечный мешок, винтовку прислонил к дереву, а сам обошел деловито находку вокруг.
— Не топчитесь! — строго предупредил он. — Рядом могут быть другие корни! — И принялся поучать: — Когда найдешь, надо обязательно кричать «Панцуй», а то корень может уйти. Раньше, найдя крупный корень, вешали на него «замок» — ленточку с монетами…
Да, я слышал, что раньше верили: корень может уйти, оставив одну шкурку, как Василиса Прекрасная оставляла на время свою жабью оболочку…
Удача! Фарт! Первым нашел я — самый неопытный корневщик! И тут мне подумалось, что, наверное, я и в самом деле счастливый, и все запело во мне от радости: «Нашел! Нашел!..» Улетучилось враз подавленное настроение, вроде перестали болеть исколотые руки, будто осветился — проснулся и заиграл всеми красками еще минуту назад затуманенный лес. Буйные папоротники распахнули свои широкие, иссеченные прорезями листья, уложив их в причудливые высокие корзинки. Заискрился, зацвел держи-корень, намертво врастающий в землю и сплошь усыпанный сине-розовыми цветочками. На медвяный его запах прилетела дикая пчела и погрузила хоботок в середину цветка. Рядом с леспедецей двухцветной по-южному величаво расцвела аралия — северная пальма. Такова она по виду: прямой без ветвей ствол, увенчанный, как зонтом, зеленой шляпой из причудливых перистых листьев. Из этой розетки-шляпы пышным белым султаном взметнулись метелки соцветий.
Сейчас я готов простить ей даже ее отвратительные колючки, коварные, сплюснутые и такие острые, что проходят и сквозь одежду. Вчера, схватившись за нее невзначай, я больно поранил руку. Ладно, заживет…
Забивая запахи трав, хвои, лесной прели, пряно заявил о себе молоденький ясень, пробивший-таки себе дорогу на свет среди буйного сплетения лиан актинидии, лимонника, дикого винограда. Какое чудесное зеленое царство вокруг! Оно немо-зелено для равнодушного и живо, радостно говорит с тем, кто знает и любит эту зеленую стихию.
В кронах деревьев прошелся ветерок, лес отозвался, зашумел, солнечные блики заплясали по кустарникам.
Нет, я не кривил душой, когда отвечал на вопрос, с каким чувством я покидаю Беловежскую Пущу, где нас, гостей-дальневосточников, так радушно принимали много лет назад. Я тогда сказал, что покидаю ее с чувством тоски по своему краю. Это чувство всегда остро заявляет о себе, стоит мне отлучиться куда-нибудь на месяц. Мне тогда начинает казаться, что нет города лучшего, чем мой Хабаровск, нет реки величавее Амура, нет нигде такого леса, как у нас. Лес! Я даже не представляю, что делал бы я, не будь его рядом…
Вокруг находки других корней не оказалось, и мы, покружив, вернулись к Шотину. Он докапывал третий корень. Мешали древесные корни и камни, среди которых прошили землю длинные и тонкие, как нити, мочки женьшеня. Мешала у земли мошка и досаждал мокрец. Мы развели вблизи дымокур, поставили на огонек котелок с водой, а сами присели рядом, чтобы понаблюдать, как копают корень.
Находка попалась не из простых. Все корни вросли рядом с кедром, и Шотин потратил полдня, пока извлек их на свет. Копать их может всякий, тут секретов нет, но нужна осторожность и осторожность, чтоб не оборвать мочку, не сломать корня, иначе он потеряет цену. И, конечно, самым чутким инструментом для копки являются не лопаточки, а обыкновенные пальцы человека.
На этот раз мы вернулись на табор усталые, но довольные, и по нашим лицам все сразу догадались, что мы с находкой.
— Ну как, вывернули? — встретил нас вопросом Павел Тимофеевич. — Не напрасно ходили?
— Подфартило немного!
— А я третий день «женихом». Ни одного!
— У нас только Миша еще «жених», остальные размочили счет, есть начало.
— Вот видите! Нич-че, обломаете всю сопку, размочит и он.
У костра хлопотали Володька и Алексей. Помимо супа из концентратов один жарил грибы, другой — гольянов. И когда Володька успел их наловить, трудно сказать. Порой мне казалось, что он железный и не знает усталости. Он настолько старателен, что Федор Михайлович ему однажды сказал:
— Твое счастье, что родился на двадцать лет позже, не то быть бы тебе на Соловках…
— Это почему? — удивился Володька.
— Да потому, что был бы ты куркулем. Ты же самого себя не жалеешь, а других, дай тебе волю, ты и вовсе бы в гроб вогнал работой…
Володька тогда, помнится, обиделся: вот, мол, стараешься, а тебя за это еще и облают…
Уже темнело, когда, поужинав, любители холодной купели полезли в реку с уханьем, гоготом, визгливыми вскриками. Миша тоже соблазнился и начал раздеваться, а я подсел к костру побеседовать с Павлом Тимофеевичем.
Над потемневшим лесом всходила круглая полная луна. В речке на перекате переливалась не вода — струились блестящие серебряные полтинники.
* * *
Не знаю, помогают ли «корни жизни» старому человеку обрести вторую молодость или нет. Для меня они просочились незаметно, как вода сквозь песок, не сделав меня ни богаче, ни здоровее, чем я был. Возможно, что если сильно в них верить, они и вернут усталому силы, а дряхлому бодрость. Но я верю не в них, а в целебную силу леса. Поиски корня помогли мне лучше познать лес, обогатили меня воспоминаниями, к которым я обращаюсь всякий раз, как к самым счастливым дням жизни.
ОСЕННИЙ ЗОВ
Сентябрь подкрался незаметно. Вроде бы еще лето в разгаре, но только вдруг, едучи на автобусе, заметил, что на липе, вчера еще зеленой, пожелтела ветка. Тонкие березки тоже исподволь желтели — сегодня листочек, завтра. Тишь в конце лета такая, что даже трепетная осина лишь чуть-чуть «играет», а березка листок роняет, будто слезу. Значит, свершается в природе надлом, незаметный, но неотвратимый, после которого в какие-нибудь два-три дня заполыхают по долинам красные флаги кленов, жарко загорятся бездымным пламенем осинники. И придет осень — дальневосточная, цыганисто-яркая, с колдовскими закатами, неповторимая. Пропустить такое? Никогда бы себе не простил…
Я бросил все дела, в полдня собрался и пошел на вокзал. Рядом со мной шагал в свой первый поход мой сын Алешка. Мечтая о путешествиях, все мы стремимся