— Владимир Ильич, собирайся, дело есть, у нас ЧП.
— Переворот?
— Бог с тобой, в нашей деревне все спокойно, но инцидент имел место быть.
— Председатель все-таки, паразит такой, решил продать нашу землю под строительство и подослал юристов? Я сейчас, я, Тома, сейчас, быстро соберусь, только возьму ружье.
Владимир Ильич засуетился, заметался по дому, забыв про таблетки, начал искать в старом шифоньере дедовское старое ружье.
— Ильич, брось, не доставай свой раритет, он не пригодится, там все безобидно, но странно и подозрительно.
— Подозрительно? Тамара, вы меня интригуете.
— Да, сейчас к нашему кружку интриги добавится участковый.
— Василий Иванович вернулся из запоя?
— Пока неизвестно, но я не оставляю надежды.
— Так а что случилось? С Глафирой плохо? Может, Егору Максимовичу позвонить?
— Ой, я вас умоляю, вы хотите от нашего Егорушки услышать много нелестных эпитетов в свой адрес? Он и так после вашего повышенного сахара был готов вас застрелить из вашего же ружья.
— Право, голубушка, я в недоумении, что же стряслось?
Владимир Ильич почесал бородку, сходство с вождем революции было не столь очевидным, но все-таки было. Невысокий, с большими залысинами мужчина даже слегка картавил и почти полвека отдал служению партии, возглавлял комсомольскую ячейку на металлургическом заводе.
— И прекратите дергать по любому поводу Егорушку, чувствую сердцем, что он скоро от нас съедет, и некому будет нам, старикам, принести таблетку и спасти в нужную минуту.
— Да вы что? Ой, что-то мне даже плохо стало, наверное, сахар подскочил.
— Идемте, ничего у вас не подскочило.
Тамара Павловна вышла на улицу, расстегнула пуховик, солнце припекало, надо было уже сменить гардероб, но руки все не доходили, каждый день что-то случалось. Достала маленький кнопочный телефон, нашла номер Хабарова, но передумала, снова спрятала аппарат в карман.
Нет, они справятся с нежданной и незваной гостьей сами. И это ничего, что Тамара Павловна ее заперла в бане, это же не преступление? А то кто его знает, чего ожидать от поселковских мажоров, проспится и начнет права качать. Может, вообще ее прогнать?
— Я готов, Томочка, я, как пионер, готов прийти к вам на помощь в любое время дня и ночи.
Тамара Павловна икнула, сдержала смешок, Ильич был смешной: валенки, тренировочные штаны, свитер с оленями, меховой жилет и спортивная шапочка с надписью «Москва 1980». В одной руке он все-таки держал ружье, а в другой — лыжную палку для быстроты передвижения.
— Ладно, идемте.
Появившись на своем дворе, Тамара Павловна подошла к бане и прислушалась. Было тихо, и это настораживало.
— Может, угорела?
— Кто?
— Тьфу на вас, не подкрадывайтесь так близко и не тыкайте в меня этой штукой.
Женщина взяла висевшее на стене коромысло, тихо открыла дверь и отшатнулась. На столике в предбаннике стоял Самсон, привычно раздирая пасть льву, на полу лежали вещи той странной девицы, но ее самой не было.
Пропажи не было и в мойке, а нашлась она в парилке на полке — спала, свернувшись калачиком, положив голову на мочалку.
— Ох… мать моя-партия, отец-комсомол…
— Сморило девку.
— Что… кто эта нимфа, Тамара?
— Как заговорил, старый ловелас, даже про ружье забыл, закрой глаза и выйди, а то сейчас сахар подскочит.
Да, разбора полета с пристрастием и при свидетелях не получилось. Тамара Павловна прикрыла девушку простыней, выгнала на улицу Владимира Ильича, собрала грязные вещи, достала с верхней полки длинную белую рубаху и красный сарафан. Он остался с дня Ивана Купала, когда приезжал сын со своей молодой женой, и они, как ненормальные, прыгали через костер.
— Кто это такая, Тамара?
— Подснежник, Федя в лесу нашел.
— Она… она мертвая?
— Типун вам на язык, Владимир Ильич, живая она, живая, спит, устала, наверное.
— И что мы с ней будем делать?
Владимир Ильич насторожился, подснежники в их лесах водились, но чтобы такие? Таких он не видел никогда.
— Нужно позвонить Егору и все рассказать.
— Мальчику и так хватает проблем, мы с этим подснежником справимся сами. И не раздражайте меня, сейчас Федя приведет участкового, и мы все решим.
Но Федор задерживался. Тамара Павловна уже успела заварить свежего чаю, проверить Глафиру с теленком, внук вернулся через час.
— Федор, тебя за смертью посылать, где Василий Иванович?
Внук тяжело дышал, снял шапку, зачерпнул из ведра на лавке воды, выпил.
— Помер.
— В смысле, помер? Федя, ты где был? На кладбище? Так, я тебя просила не старого, а нового участкового привести, тот уже лет пять как преставился.
— Новый помер.
— Господи, да что же это такое? Как?
— Жена его так и сказала.
Федор не сочинял, он действительно бегал к участковому, но был там недолго, жена его сказала, что сдох, скотина, туда ему и дорога. Парень махнул рукой и убежал в лес за запиской от Вероники, которую так и не нашел, от той самой девушки, в которую он был влюблен шесть дней и уже двадцать один час.
Глава 33
— Егор, ты там давай, не геройствуй, мне ребята обрисовали, что там у вас за случай произошел, я уже направил отряд, а ты не лезь вперед.
— Да, спасибо, Марк Петрович, я постараюсь, спасибо вам.
— Не за что пока еще. И ты приезжай, заходи, поговорим, жена будет рада тебя видеть, мы часто тебя вспоминаем. И Нику, не без этого.
— Да, обязательно, спасибо.
Хабаров отключил телефон, кинул на сиденье, больно было разговаривать с Устиновым, думал, что за год все как-то заживет, затянется, может быть, легче станет. А вот как встретил Марка Петровича, как поговорил с ним и понял, что он не держит на него никакого зла, еще хуже стало.
Зря он тогда обещал, что все пройдет хорошо, что Ника будет жить, всем пообещал, в глаза смотрел, сам ведь понимал, что шансов там всего процентов двадцать. Но он должен был за них зацепиться, сделать их больше, не просто сидеть сложа руки и ждать смерти, а работать.
Но в том-то и дело: не мог он, глядя в глаза девочке, сказать, что она обречена, не мог. Ника так смотрела, как на бога, на него, как на свой последний светлый шанс, а Егор не выполнил обещание.
— Черт! Черт! Черт! — несколько раз ударил по рулю, да еще сматерился.
Надо о живых думать сейчас, Дюймовочку бедовую спасать, Хабаров как посмотрел на видео, что его девочку запихивают в машину и куда-то увозят, совсем взбесился. Быть того не может — среди бела дня, на улице, на глазах у прохожих.