— Я осознавал, что мальчик сгорит, если я его не спасу.
— Возможно, это было бы для него лучшим исходом, — глубокомысленно произнёс огневик.
— Полагаю, он придерживается другого мнения, — заметил я.
— Он не может иметь мнения на этот счёт, он не знает, как опасна скверна. Она пожирает его. И тебя тоже. Но вы этого не ощущаете.
— Так может, нет на мне никакой скверны, раз я её не ощущаю? — спросил я.
Чаровник снова усмехнулся и ответил:
— Есть. Ты слишком долго пробыл в диком огне.
— И что теперь? — поинтересовался я.
— Не знаю, — ответил огневик. — Твою судьбу теперь будет решать Истинный суд.
— А может, на первый раз стоит понять, простить, очистить от скверны и отпустить? — предложил я.
— Нет. Поздно снимать с тебя скверну, ты слишком много времени провёл в диком огне.
— Но вы же с горанов её снимаете, а они вообще живут и работают с этим огнём.
— С горанами всё обстоит иначе.
— Ну да, ну да. Вы не понимаете, это другое! — я усмехнулся, вспомнив известное изречение из моей прошлой жизни. — Но, может, всё же попробуете? Мне, вообще-то, там возле горящего дома, сказали, что мы идём сюда снимать скверну.
— Поздно, — отрезал чаровник и встал из-за стола.
Он подошёл ко мне почти вплотную, поднял руку и протянул её к моему лицу, остановив лишь в нескольких сантиметрах от него. Я невольно дёрнулся, но удержался, не отступил. И почти сразу же почувствовал жар, исходящий от ладони огневика. И ещё какое-то странное ощущение — будто меня сканировали.
— Поздно, — повторил чаровник и с заметным удивлением добавил: — Ты меня не боишься.
— Да не такой уж ты и страшный, — не удержался я от колкого замечания.
Огневик неодобрительно покачал головой и отправился назад, за стол, по ходу дела обращаясь к главе отряда, что нас доставил:
— Уведите их. Пусть ждут Истинного суда.
— А можно узнать, когда он состоится? — спросил я. — Хотя бы примерно. Неохота у вас здесь сидеть месяцами в его ожидании.
Чаровник злобно посмотрел на меня, усаживаясь в кресло, но всё же ответил:
— Завтра утром.
После этого он развернул очередной свиток и принялся его читать, а нас с мальчишкой вывели в коридор. Затем нас разделили и развели по камерам до суда — как и было обещано. И меня очень удивило, что пацану не задали ни одного вопроса.
Камера, куда меня распределили, удивила. По сравнению с темницей Крепинского князя, я словно в приличный отель попал: высокий потолок, чистые стены из какого-то светлого камня — ровные и сухие, нормальное освещение — лампа на столике, чтобы иметь возможность её выключить на ночь, нужник за ширмой.
Но главное — по центру стояла кровать. Не какая-то лавка с соломой, а самая настоящая кровать: деревянная, с тонким матрасом, застеленная белым покрывалом. Рядом — ещё один столик, на нём кувшин с питьевой водой. Окна, правда, не было, но вентиляционное отверстие имелось.
Я прошёлся по камере и, не раздеваясь, прилёг на кровать. Призадумался, прокрутил в голове события дня. И поймал себя на мысли, что больше всего меня волнует, что теперь будет с Ясной, сможет ли она добраться сама до дяди. За себя я не переживал — почему-то был уверен, что выкручусь.
* * *
Зал суда оказался небольшим — примерно тридцать — сорок квадратных метров и очень уж мрачным. Свода не было, потолок давил плоской каменной плитой, стены из гладкого, почти чёрного обсидиана, чёрные лавки для подсудимых и слушателей, три чёрных кресла на небольшом подиуме для судей — всё было холодным, пугающим, будто не братья Истинного огня нас собирались судить, а братья Истинного льда. Ещё и стражники в форме как у тех ребят, что прибыли на пожар, добавляли напряга.
Когда нас привели в зал, там уже находились судьи и родители мальчишки. Мать его всхлипывала, сжимая платок в руках так, что костяшки пальцев побелели. Отец сжимал её плечи — но в этом было больше отчаяния, чем утешения. А ещё в зале находилось аж целых пять стражников. И нас привели четверо и тоже остались. Итого девять — как-то многовато на двоих подсудимых, одному из которых около десяти лет.
Никаких защитников или обвинителей, разумеется, не было — только три судьи. В центре пожилой, явно старший, по краям совсем молодые. Когда нас с пацаном усадили на лавку для обвиняемых, судья, сидевший по центру, сложил перед собой ладони лодочкой и быстро начитал какое-то заклинание на непонятном мне языке. Тут же в ладонях возникло пламя — довольно большое. Судья с силой дунул на него, и пламя, увеличившись в размере, превратилось в множество ярких искр. Эти икры, кружась, разлетелись по всему помещению, потихоньку угасая. Когда погасли последние, судья сказал:
— Добро и свет всем! Осветит нас пламя Истинного огня и поможет изгнать скверну!
Слова про изгнание скверны мне понравились, возможно, ещё не всё было потеряно. Судья выдержал небольшую паузу, дав всем осознать важность момента, а потом заявил:
— Добран из Гардова, сын Яровида, ты обвиняешься в поджоге родительского дома при помощи дикого огня!
Лихо. Без долгих вступлений и объяснений. Я аж растерялся. Мать мальчишки заплакала почти навзрыд. Не обращая на это внимания, судья продолжил:
— Мы должны знать, Добран, сам ты всё сделал или тебе кто-то помогал?
— Я не поджигал дом, — ответил мальчишка, который на удивление держался довольно уверенно.
— Никого, кроме тебя, в доме не было, значит, поджёг его ты, в этом у нас нет сомнений, — заявил судья. — Нас интересует, помогал ли тебе кто-нибудь?
Логика, конечно, была убойная. А учитывая, что пацана закрыли на третьем этаже, и он ничего не мог поджечь физически, и я это знал, разыгрываемый цирк меня бесил особенно сильно.
— Я не поджигал дом, — повторил мальчишка.
— А кто тогда его поджёг?
— Я не знаю, я не видел. Меня закрыли перед этим на третьем этаже.
— Кто закрыл?
— Я не знаю.
— Ты лжёшь, Добран. Скверна толкает тебя на этот путь.
— Я не поджигал дом! — чуть ли не крикнул мальчишка.
— Скверна делает тебя агрессивным и непредсказуемым. Она полностью поработила тебя, ты больше не сможешь контролировать себя, ты слишком опасен для