— Нет, — твёрдо возразил я. — Есть принципиальная разница. Они плевать хотели на чужое здоровье, отбирая должников и беззащитных. Терехов, Елецкий и такие, как они, не заботились о выживании подопытных, видя в них лишь средство и оплачивая желаемый результат чужими жизнями. Для нас же главное — человек и его благополучие. Мы не будем безжалостно жертвовать людьми даже ради самого поразительного результата.
Я положил руку на плечо алхимика:
— Александр, я не прошу тебя создавать монстров или калечить людей. Я прошу найти способ защитить тех, кто будет сражаться на передовой. Если решишь, что это невозможно сделать безопасно — так и скажи, и мы оставим эту затею.
Зарецкий помолчал, обдумывая мои слова, и его лицо постепенно прояснилось:
— Если смотреть с этой стороны… Да, это действительно другой подход. И я, пожалуй, могу попробовать, но мне потребуется время и ресурсы.
— У тебя будет и то, и другое, — я указал на ящики с Реликтами. — Начни с изучения того, что мы уже имеем. И помни — безопасность превыше всего. Лучше более слабый, но безвредный препарат, чем мощный, но опасный.
Алхимик взял в руки один из листов Перелиста и поднёс его к свету, внимательно рассматривая структуру, в его глазах появился исследовательский интерес:
— Я попробую, господин воевода. Не могу обещать результат, но… если есть способ безопасно помочь нашим защитникам, я его найду. — Кстати, есть ещё кое-что, что меня беспокоит. Этот шестой Реликт в крови подопытных… Без понимания, что это за вещество и как оно действует, любые попытки воспроизвести эффект могут быть опасны.
— Есть идеи, что это могло быть?
— Только догадки, — он потёр лоб. — Этот Реликт стабилизирует энергетические потоки и снижает отторжение…
— Что ты предлагаешь?
— Мне нужно заполнить слепые пятна в понимании механизмов, — Зарецкий взял одну из своих записных книжек. — Провести серию фундаментальных исследований, прежде чем переходить к практическим экспериментам. Нужно выяснить, как именно действует каждый Реликт, как они взаимодействуют между собой, и главное — как снизить нагрузку на метаболизм.
— Разумно, — согласился я. — Начни с самого безопасного.
Я направился к выходу, оставляя Зарецкого наедине с его мыслями и исследованиями. Надвигающийся Гон требовал от нас невозможного, и если мы могли дать нашим бойцам хоть немного больше шансов на выживание, то мы обязаны попытаться.
Где проходит грань между необходимостью и этичностью? Между спасением жизней любой ценой и сохранением человечности?
Я не позволю нам повторить ошибок и преступлений Фонда. Не позволю нам потерять свою суть в погоне за силой. Никаких принудительных экспериментов, никаких жертв. Этот мир, увы, стоит перед лицом древнего зла, и порой приходится искать неочевидные решения, но никогда — за счёт утраты человечности. Я уже слишком хорошо видел в прошлом, к чему это приводит…
* * *
Покинув лабораторию Зарецкого, я направился на поиски Василисы. Голова гудела от противоречивых мыслей. Мои поиски увенчались успехом у строящегося здания школы. Василиса энергично жестикулировала, объясняя что-то паре плотников. Она заметила меня и прервалась на полуслове.
— Наконец-то! — воскликнула геомантка, бросив последние указания рабочим и стремительно направляясь ко мне. — Я тебя искала, Прохор.
— А я тебя, — я улыбнулся, наблюдая за её лёгкой походкой. — Ты хотела обсудить что-то срочное?
— Да, про шахту, — она понизила голос, оглядываясь по сторонам, и на мгновение превратилась из командующей строителями девушки в конспиратора, — но не здесь.
— Тогда поехали прямо туда, — предложил я. — Заодно посмотрю на прогресс работ.
Пока конюх седлал лошадей, я мельком осмотрел изменения в остроге, который теперь всё больше напоминал настоящую крепость.
Мы выехали бок о бок, минуя новые ворота, у которых дружинники вытянулись, приветствуя нас. Василиса молчала первые несколько минут, и я заметил, как её нижняя губа слегка выпячивается — верный признак, что она надулась.
— Что-то случилось? — спросил я, направляя коня по лесной тропе.
— Ничего, — отрезала она, глядя прямо перед собой. — Просто интересно, как Полине понравился Сергиев Посад. Наверное, она ходила на все балы и приёмы, пока я тут торчала в глуши, командуя лесорубами и землекопами.
Ах, вот оно что. Я сдержал улыбку, понимая, что девушка ревнует. Княжна Голицына, пусть и скрывающая своё происхождение, привыкла к более изысканной жизни, чем та, что могла предложить пограничная деревня.
— Почти никаких балов, — я покачал головой. — Сплошные пыльные конторы, встречи с чиновниками, должниками… А ещё банда Кабана и дуэль с Елецким.
Её глаза расширились:
— Я читала об этом в Пульсе, но все подробности о дуэли умалчивают. Расскажи, как ты его на самом деле победил?
— Свинцовая трансмутация, — я позволил себе лёгкую улыбку, вспоминая лицо противника. — Его звуковые атаки оказались бессильны.
В течение следующих получаса я рассказывал ей подробности, которые не попали в Эфирнет: о противостоянии с Фондом Добродетели и их покровителями — Гильдией Целителей, о реальных масштабах их экспериментов, о спасении Святослава из северной усадьбы Фонда. Княжна внимательно слушала, время от времени задавая острые вопросы, явно сопоставляя мой рассказ с тем, что она уже знала из новостных сводок в магофоне.
Синие глаза Василисы загорелись, когда я описывал дуэль, и она жадно ловила каждое слово. Но под конец рассказа вновь нахмурилась.
— И всё-таки, могли бы и меня взять, — пробормотала она. — Я бы помогла.
— Не сомневаюсь, — ответил я серьёзно, — но риск был слишком велик. Сергиев Посад — большой город, и там много людей, знакомых с московской знатью.
Это заставило её притихнуть. Будучи дочерью московского князя Голицына, она рисковала быть узнанной и возвращённой домой к нелюбимой мачехе. Или что ещё хуже — стать разменной монетой в шантаже против меня.
— Как только мы разберёмся с твоим положением, — мягко добавил я, — я с радостью покажу тебе любой город Содружества, хоть саму Москву.
Она фыркнула, но я заметил, как уголки её губ дрогнули в подобии улыбки.
— Мне Москву не надо… я там всё видела. А вот в Париж хотелось бы.
Дальше мы ехали молча, пока лес не начал редеть. И тут я увидел масштаб проделанной работы. На протяжении почти полукилометра земля была усеяна пнями от срубленных деревьев — сотни и сотни пеньков, оставшихся от