Я добрался до неё, стараясь двигаться плавно, чтобы не раскачать конструкцию ещё сильнее. Аккуратно открыл дверцу и заглянул внутрь:
— Девчонки, всё в порядке. Не плачьте, я вас вытащу. Как вас зовут?
— Я… Элизабет… Бронштейн… — сказала старшая, заикаясь от страха, — а это моя кузина Анна-Мария.
Младшая, прижавшись к сестре, всхлипывала, а я заметил, что передние пряди её волос были почти белыми, словно седые. Надо было действовать быстро.
— Элизабет, послушай меня внимательно: я посажу тебя на спину, ты крепко обхватишь меня руками и ногами, хорошо? Анну я возьму на руки. Вы обе должны сидеть тихо и не дёргаться, понятно?
— Поняла, — прошептала старшая девочка, собираясь с духом.
Я залез в кабинку, и она закачалась ещё сильнее. Сердце заколотилось, но я быстро оторвал ремни крепления от сиденья, соорудив нечто вроде импровизированных строп, чтобы привязать девочек к себе. Старшая вскарабкалась мне на спину, а младшую я аккуратно подхватил на руки.
— Держитесь крепко, — сказал я, проверяя, чтобы они были надёжно зафиксированы. — Всё будет хорошо.
Когда я начал выбираться обратно, кабинка резко дёрнулась, скрипнула, и трос окончательно порвался. Со стороны донёсся громкий женский крик, а кабинка безнадёжно полетела вниз, чудом никого не задев. Охрана и полиция не позволяла людям приближаться к колесу.
Я же зацепился за металлическую перекладину и стал перебираться по опоре к нашей родной кабинке, где меня ждала Пеппер. Несколько томительных мгновений — и вот я уже снова на безопасном месте. Девочки плакали, но, кажется, большей частью от облегчения, что им удалось избежать падения.
— Брюс, — Пеппер смотрела на меня с неподдельным восхищением, — ты… настоящий герой. Ты спас их.
Я только кивнул, отвязывая ремни, чтобы освободить девочек. Те еле стояли на ногах от страха и усталости, но были целы и невредимы.
Колесо простояло в нерабочем состоянии ещё около двух часов, пока техники разбирались с поломкой, а мы всё это время были «заперты» на высоте. К счастью, к тому моменту уже не было ощущения паники: и дети, и Пеппер держались спокойно, понимая, что самое страшное позади. Когда колесо наконец починили и начало медленно опускаться, внизу нас встретили полиция и встревоженные работники парка. Родственницы девочек, две женщины, подбежали к нам со слезами на глазах, горячо благодаря за спасение.
— Слушай, Пеппер, — обратился я к подруге, когда шум вокруг стал нарастать и полицейские начали задавать вопросы очевидцам. — Давай уберёмся отсюда, пока не пришлось объясняться с копами и журналистами. Герои, как говорится, должны действовать инкогнито, — я подмигнул ей.
— Ага, согласна, — заговорщицки кивнула она. — Мне не особо хочется попадать на первые полосы, да и день сегодня был и так достаточно насыщенным.
Мы взяли друг друга за руку и, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, быстро отправились к выходу. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в оранжево-розовые тона.
— Знаешь, день действительно выдался «весёленьким», — проговорила Пеппер, когда мы выбежали за ворота. — Приключений — хоть отбавляй. Но уже темнеет, мне пора домой.
— Может, вызвать тебе такси? — предложил я, озираясь по сторонам в поисках свободной машины.
— Да, пожалуйста, — улыбнулась она.
Я поднял руку, останавливая жёлтое такси, которое тут же притормозило рядом. Пеппер уже сделала шаг к машине, но вдруг обернулась, привстала на носочки и легко чмокнула меня в щёку:
— Спасибо тебе, мой герой, — тихо сказала она и лукаво улыбнулась, прежде чем сесть в машину.
Я замер на миг, ощущая тепло на своей щеке. Такси отъехало, а я продолжал стоять на месте, улыбаясь сам себе.
Глава 7
Я смотрел вслед уезжающему такси и испытывал странное чувство дежавю, будто совсем недавно уже провожал кого-то подобным образом. Всё повторялось: лёгкая грусть от расставания, приятное тепло на щеке после прощального жеста и тихая радость, что человеку, которого я проводил, удалось подарить незабываемый день.
Вздохнув, я провёл ладонью по щеке, отгоняя наваждение, и улыбнулся: «Похоже, это мой удел в этой новой жизни — то и дело спасать окружающих». Такая уж, видимо, тенденция — вечно встревать в истории, где кому-то нужна помощь.
Но день ещё не подошёл к концу. Я был полон решимости вернуться домой, дождаться ночи и тогда уже пробраться в комнату школьной газеты, чтобы проверить свою догадку: что же искал тот самый вампир, на которого наткнулась Лили? Чем она стала невольной свидетельницей и почему нападение на нее произошло именно в этом помещении?
Погружённый в свои мысли, я неспешно завернул в пустой переулок и, удостоверившись, что меня никто не видит, прибегнул к своей суперскорости. Всё вокруг замерло, словно я внезапно нажал кнопку «пауза» в огромном фильме жизни. Движения секундной стрелки на моих часах прервалось, время словно застыло.
Честно говоря, описать свой механизм перемещения очень трудно. Из того, что я смог понять, мой мозг и тело могут ускоряться до невероятных скоростей. Когда я хочу «остановить» внешний мир, он и правда замирает, а я продолжаю двигаться, как ни в чём не бывало. Но если я решу не «растягивать» время, а просто быстро переместиться из точки А в точку Б, то мир вокруг будет для меня двигаться почти обычно, лишь чуть более замедленно, чтобы мой мозг успевал обрабатывать поступающую информацию.
Таким образом, моё восприятие времени и пространственных процессов — это не просто «замедление» всего, а скорее гибкая настройка: я могу, условно говоря, «ускорить» себя или «заморозить» мир вокруг, в зависимости от цели. При этом мой мозг, как самый мощный компьютер, адаптируется к скорости, подстраивается под неё. И если я не хочу углубляться в каждую деталь во время бега, то могу пропускать информацию или воспринимать её на уровне подсознания, чтобы не испытывать скуку и одиночество в растянутом моменте. Но стоит мне лишь захотеть, и каждая пылинка, парящая в воздухе, станет видна, а каждая капля дождя — ощутима, будто я способен «читать» мир покадрово.
Разумеется, моя способность к сверхбыстрой обработке данных может расти без видимых границ. Однако я догадываюсь, что, задействовав мозг на полную мощность, рискую стать холодным, бесчувственным существом, подчинённым одной лишь логике. Ведь эмоции — это тоже часть восприятия, и если полностью переключиться на рациональную работу мысли, можно потерять оттенки живого, человеческого. А мне, после всех перипетий с перерождением, дороги именно эти человеческие чувства: радость, грусть, сопереживание… Я хочу жить полноценной жизнью человека,