Долбоносов-то? Он соображает! Он эту бразильскую систему усвоил еще с пятого на шестой класс. Он усвоил про стопроцентную успеваемость. Ему даже за искусственным глазом ходить не надо — ему и так устроят искусственный интеллект. Не о медали же речь. Он усвоил, что не бывает плохих учеников.
Значит, я плохой педагог. Несмотря на зов души.
Вот Вика — другое дело. Хотя, какое там другое?! Тоже мне — зов души! И позвал он ее в гидры.
Гливанна со своим Палгеничем из командировочных нетей раз в три года грядут, шапками забрасывают с бордюрными „Лахти“ и „Тойота", бюстгальтерами джинсовыми на платформе с капюшоном, мешками пестрыми для ручной клади, впечатлениями непередаваемыми.
Макароны все это! В том смысле, что вот Феллини сделал фильм о своей Италии. Полтора часа настоящей Италии. Смотришь и видишь — Италия. Так вот — за весь фильм никто ни разу у Феллини не ел макарон... Может быть, конечно, пробел какой у Гливанны с Палгеничем. Только Вику они этими „макаронами" закормили. И ушла Вика в гиды. В предвкушении импортных турне. И бредит легкими непринужденными раутами, коктейлями, нравами, декольте. И бередит себе душу, по зову которой ввязалась во все это. Никак у нее не получается махнуть в турне, поглядеть '— как там и что. Ее все время щенки опережают.
И она кушает очередные „макароны", насыпанные щенками. А днем ведет очередную группу на концерт ансамбля песни и пляски Сибири. И группа исхлопывается аплодисментами:
— Ит ыз бьютыфул!
И правда, бьютыфул. Только на лето все театры по гастролям разъехались, и песни-пляски Си бири — единственный гвоздь культурной программы для каждой группы. И Вика каждую группу на песни-пляски Сибири сопровождает и уже восьмой раз гвоздь программы наблюдает. Ит ыз бьюты-фул!
Утомительно? Утомительно. Зато хоть без непредвиденных осложнений. Как тогда...
Звонит. У меня на урюке проверяющий из РОНО сидит после истории с Волобуевым, после истории с Долбоносовым. Напряженка! А она звонит.
— Вас в учительскую,, — голова в дверь встревает, — к телефону... Нет. Сказали: попозже никак.
— Ты знаешь, чем нее это кончилось?! Знаешь? — стращает Вика в трубку.
Какая, думаю, разница, чем все кончилось?! Кончилось — и слава богу!
А началось с того, что ей группа сложная попалась — прилетела к нам после среднеазиатского наследования достопримечательностей. И здесь у них конечный пункт. Отсюда они после экскурсии по дворцам и паркам домой, за кордон возвращаются. Вике группу передают из рук в руки. Из Душанбе. Сразу из самолета в экскурсионный автобус.
Перепад времени, перепад давления, перепад температур. Главное, перепад кухни! Так что автобус каждые десять минут отклонялся от маршрута. А потом и вовсе про дворцы и парки забыли. Только и делали, что отклонялись. Сердцу еще i можно приказать. Но не желудку... А что делать?! Суровая проза жизни. Вся группа, надо думать, очень обогатилась впечатлениями.
А кончилось все тем, что в аэропорту одного не досчитались. Уже посадка, уже грузиться пора! А типа в мохнатом пиджаке нет! Того, который с собачкой. Он ее специально привез. Показать ей, каково у нас. Она у него с самого начала в кармане пиджака торчала. Маленькая такая. Высовывалась, тяфкала, мордой вертела.. . И вот оба сгинули.
Вся группа лопочет. Вычисляет. Варианты предлагает. Где потеряли? Где метро и площадь! Нет, тогда еще тяфкала!.. Где кони, где река! Тоже тяфкала... А где другая река? Мойва, да? Тяфкало, тяфкало!
А шофер уже усвистел. С другой группой. Только что прибывшей. Поэтому Вика мне и звонит... Она понимает — РОНО! Она понимает — проверяющий! Но ей-то что теперь делать?!
Интересное дело! Я-то чем могу помочь?! Мне:-то что теперь делать?!
В сортир сходить! ОНА НЕ И-РО-НИ-ЗИ-РУ-ЕТ!!! Что же ей — мужиков за рукав ловить у входа и просить посмотреть кретина в мохнатом пиджаке с мордой сбоку?! Да смотрели уже в аэропорту! Из его группы люди смотрели! Нет его там! А группу уже в самолет надо сажать! Он, скорее всего, по дороге потерялся где-то!
— Так ты сможешь подъехать?! Или нет?!
— Вот вы тут стоите, а у вас, чтобы вы знали, проверяющий сидит. Вы тут звоните, а телефон, чтоб вы знали, один на нею учительскую. Вы тут болтаете, а нам, чтоб вы знали, должны звонить насчет сводной ведомости по успеваемости. Вы тут прохлаждаетесь, а до звонка., чтоб вы знали, осталось всего десять минут. А вы...
Эх, жизнь позвоночная! От звонка до звонка! Успеваемость! Нет, не хватает у меня успеваемости для беготни по деликатным заведениям и одновременного высиживания выпускников.
Молчим в трубку.
Помолчали.
Отбой.
„Какой-то не пробивной! Или прикидывается. Турне ему до лампочки, понимаешь! Помощи от него никакой. Тогда пусть хоть не мешает. Щенков приручать. Я же их все равно на дистанции держу. Можно подумать, нужны они мне очень! Как же!.. Но должен ведь из них хоть один проявиться! Чтоб настоящий! И чтобы турне сделал.."
... Доплетаюсь. Звоню. В дверь. Вроде, в свою.
Какой-то за дверью нестройный шум и тяфканье. Значит, нашла своего собачника.
Открывает. Молчит. Нехорошо молчит. Я в ответ тоже нехорошо молчу. Не до легкой иронии с хитрым видом.
А в комнате — десяток откормленных мордоворотов. Все ходят и только и делают, что любят выпить. И все по-английски говорят. С ума сошли!
Один только по-русски пытается что-то сказать. Вот он-то этот самый иностранец и есть, оказывается. А остальные — сочувствующие Викины коллеги набежали. Из щенков.
— Да брось ты! — утешают. — Да брось!
На меня никак не реагируют. А чего на меня реагировать?! Ради родной жены в сортир сходить не мог! А вот они ради родной сотрудницы — могут. И теперь имеют право ее по плечу гладить. „Да брось ты!“ — имеют право говорить. Языками зажигалок своих макаронных ее дрожащую сигарету лизать.
А она имеет право курить. Хоть и не курит. Но курит в данном случае. Вот как я ее обидел! А щенки не унимаются:
— Да брось ты! Подумаешь, накрылось твое турне! Годика через два забудется все — и поедешь!
— Да брось ты! Нашла из-за чего! Из-за всякого придурка так расстраиваться!
Интересно, кого щенки имеют в виду? Иностранец, во всяком случае, отрешенно исследует наши кактусы. Говорит: „Ит ыз бьютыфул!“ Своего щенка из кармана вытягивает. Гляди, мол: