Стрельба со стороны Бронных усилилась.
В здании раздались негромкие хлопки, шедшие мимо пролома в стене трое прохожих даже не обратили на них внимания, и только мы знали, что это стреляли из пистолета с глушителем.
Четвертый мешок. Носилки. Еще носилки. Мешок.
На шкафу тихо клацнул затвор – со стороны Тверской появился патруль из двух городовых с винтовками.
Сердце колотилось, как бешеное, из соседней комнаты раздался короткий свист, в четырех квартирах напряглись группы прикрытия, поверх красного половика в окне легла белая дорожка.
Первая телега тронулась навстречу полицейским, вставшим на углу поржать над Климом и его попытками поставить колесо на место.
Телега миновала патруль, тот, обходя рассыпанные кирпичи, двинулся дальше, на Леонтьевский.
Седьмой мешок. Или восьмой? Я уже сбился со счета.
Вторую телегу укрыли рогожей.
На Бронных что-то оглушительно взорвалось, и вскоре из-за домов поднялся столб дыма.
Когда Клим присобачил колесо, а погрузка закончилась, я уже был мокрый, как мышь. Вот что стоило дураку утром принять валерьянки?
Караван из трех телег, груженных битым кирпичом, грязными мешками, обломками досок и накрытых поверх рогожами, уже сворачивал на Тверскую в сторону Дмитровки. Несколько артельщиков вышли погрузить рассыпанный кирпич, и тут за стеклами канцелярии вдруг полыхнуло и в открытые окна плеснули языки пламени. Загорелось как-то необыкновенно быстро и сильно, как бывает только при бензине.
Первыми побежали артельщики, следом за ними служащие канцелярии, кто-то выпрыгнул со второго этажа в палисадник, вокруг голосили: «Пожар!», дворник отчаянно дул в свисток.
А у меня за спиной боевики слезли со шкафов и принялись разбирать и паковать свое хозяйство, а телеги двигались на север, чтобы раствориться в переулочках Сущевской части за Садовым.
* * *
Вместо паровозного дыма и креозота три вокзала пахли гарью и порохом.
Горели угольные и лесные склады у Ярославской-Товарной, по всей площади валялись матовые стреляные гильзы. Из заложенных мешками с песком окон посеченного пулями Николаевского вокзала выглядывали тупые рыла «максимов» и даже дула трех орудий, следы от снарядов были видны на вокзалах-соседях и на разбитых баррикадах поперек Краснопрудной и Каланчевской.
Дружины Казанской дороги ухитрились разоружить войсковой эшелон из Маньчжурии, что сразу дало несколько сотен винтовок и уверенность в том, что теперь-то Николаевский вокзал будет взят.
Трое суток железнодорожники безуспешно долбились в укрепленное здание, а Михал Дмитрич мрачно говорил, что это бессмысленно – ну разгрузятся войска не на вокзале, а в Химках и придут пешком.
А потом прибыли семеновцы, и началась зачистка города.
С ходу с вокзальных перронов лейб-гвардейцы пошли в атаку через площадь на Казанский и через запасные колеи – на паровозное депо и Ярославский. К концу дня по великому множеству путей, мастерских, пакгаузов, павильонов и всему железнодорожному хозяйству лежали дружинники – убитые в бою и добитые штыками после.
Об этом и о других новостях поведал Митяю Виталька Келейников, мотавшийся по Москве в статусе посыльного.
– Студенты с Бронных ушли на Пресню, засели с тамошними с Прохоровской мануфактуры и сахарного завода, за прудами не достать. Арестантов прорва, Бутырка переполнена, в Манеж сгоняют. В Симоново тишина, рабочие сами за порядком следят, баррикад нет, полицейских нет. Давеча повязали верховодов из Почтово-телеграфного союза, на телефонной станции вместо барышень солдаты сидят.
– А Петьку видел?
– В Хамовниках, с дружинниками фабрики Гюбнера, всю слободу держат. Просил при случае поесть принести, у них с запасами плохо.
Еды в доме было изрядно, Михал Дмитрич как будто знал и велел прикупить крупы, твердой колбасы, вяленого мяса недели на две. В бой Митяю соваться было запрещено, но отнести еды-то можно?
– А как пройти? Мимо казарм, что ли?
– Не, там два полка взаперти сидят, разоружили их за ненадежность, кругом караулы из драгун. Давай прямо в университетские клиники, дескать с передачкой, я уже так делал. Только оружия не брать – я видел, как за револьвер сразу расстреляли.
Баррикады в Хамовниках вышли на загляденье.
Поваленные вагоны конки, столбы, заборы, будки, перевязанные притащенной с фабрики проволокой, с наскоку не возьмешь, перекрыли Савинскую набережную, Воздвиженские переулки и стык Клинической и Большой Царицынской улиц.
Вот к последней они с Виталькой и тронулись, сжимая кульки с едой, выцыганенной у Ираиды. Пришлось, конечно, рассказать сказку про больного товарища, но чего ради революции не сделаешь…
Едва они дошли до Зубовской площади, как впереди бахнула пушка, следом грохнуло несколько винтовочных залпов, и опытный Виталик утащил Митьку под прикрытие подворотни.
– Это ненадолго, солдаты из пушки уже третий раз хотят баррикаду разбить, да только не выходит.
– Почему?
– Сейчас увидишь.
И точно, откуда-то сверху на Царицынскую посыпались бомбы, солдаты открыли пальбу по крышам и чердакам, но дело было сделано – несколько близких разрывов, и пушка замолчала, ее на руках откатили за угол, и вскоре упряжка утащила ее в депо, чиниться. Следом, построившись там же, за углом, ушла большая часть солдат, оставив на месте лишь заслон с пулеметом.
– Пошли.
И они тронулись в сторону Новодевичьего, изо всех сил стараясь выглядеть спокойными, особенно в глазах выехавшего с Девичьего поля драгунского патруля. Старший над всадниками заметил мальчиков и преградил им путь, остальные встали полукругом и приперли к стене.
– Куда?
– В госпитальную терапевтическую клинику, с передачей, – показал Виталька сверток.
Драгуны чуть ли не шарахнулись, а Митяй сообразил, что это они боятся, что в кульках могут быть бомбы. Точно так же понял и Келейников, он медленно положил ношу на землю и аккуратно развернул ее. Митяй последовал его примеру, пока двое драгун держали их на прицеле.
– Не извольте беспокоиться, господин офицер, ситный да колбаса.
Тот еще раз недоверчиво осмотрел пацанов и неожиданно приказал:
– Кресты покажите.
Виталик расстегнул ворот сразу, а Митька замешкался и вытащил серебряный крестик чуть позже, когда обе винтовки уже смотрели на него.
После долгих расспросов и поисков ребята оказались на втором этаже рабочей казармы для женатых в Саввинском переулке. В двух маленьких смежных комнатах, где раньше обитала одна семья, сейчас отдыхали после боя оставшиеся в строю дружинники, и среди них необыкновенно молчаливый и мрачный Петька.
Снеди он порадовался, разделил ее с остальными, и принесенное исчезло в мгновение ока. А вот попытки расшевелить товарища удались не очень, он вяло отнекивался, и все его рассказы сводились к тому, что в него стреляли и он стрелял. Но по ходу дела выяснилось, что из тридцати человек в строю сейчас