[25]
Один из величайших навыков, которым должен обладать любой высокопоставленный политик в своих перемещениях по гулким коридорам Уайтхолла и огромным величественным кабинетам, — способность вдохновлять всех государственных и гражданских служащих вокруг себя: не только разрабатывать новые законопроекты и реформы, но и вселять энтузиазм в каждое сердце, чтобы законопроекты прошли через парламент и действительно стали законами. Говорят, Черчилль, будучи молодым министром, обладал этим даром.
Однако в равной степени каждый высокопоставленный политик оказался бы в тупике и погряз в бланманже формальностей, не будь рядом лучших умов современности. Черчиллю чрезвычайно повезло столкнуться с таким умом — это был великий эрудит, которому суждено было трудиться рука об руку с ним много лет и вдобавок лучше познакомить его с богемной стороной жизни.
«Я часто корю себя за свой иммунитет к жажде крови, — легкомысленно писал Эдвард Марш. — Однако Уинстон и слышать не захотел бы о том, чтобы дать мне винтовку, ведь его я мог бы застрелить; а так я этого никогда не сделаю».
Гомосексуальность считалась незаконной на протяжении всей жизни Черчилля, но в те времена существовали «убежденные холостяки» и женщины, которые жили вместе как «сестры». Уинстон Черчилль никогда не показывал своего отношения к этому вопросу. Один из его самых доверенных чиновников — Эдвард Марш, который станет его большим другом и частым гостем в Чартвелл-хаусе, — не вспоминал ничего плохого о времени, проведенном с ним, начиная с эдвардианской эпохи и заканчивая Первой мировой войной и позже.
Эдвард Марш был спонсором и сооснователем так называемых георгианцев [26]; именно он спланировал первую и единственную встречу Зигфрида Сассуна и Руперта Брука. Это был выдающийся литератор-переводчик с острым чутьем на все лучшее в авангардном искусстве. А еще он стал близким другом композитора Айвора Новелло, которого ввел в круг общения Черчилля.
Марш совмещал насыщенную жизнь эстета с важной ролью в самом административно-интеллектуальном сердце правительства; он работал не только с Черчиллем, но и с Асквитом. Однако их дружба с Уинстоном зародилась раньше, в благоухающих ароматами бальных залах лондонского света. «Остерегайтесь фешенебельного общества!» — умолял Марша философ Бертран Рассел. Однако тщетно.
Биограф Марша, Кристофер Хассал, писал следующее:
«Они с господином Черчиллем, встретившись на светском рауте, придумывали себе досуг: стояли вдвоем в пределах видимости входной двери бального зала и наблюдали за входящим дамами. Строкой из Марло “Не это ли лицо, что тысячи судов отправило в поход?” они оценивали красоту каждой новоприбывшей. “Двести судов, может, даже двести пятьдесят?” — осторожно предлагал один, глядя на оцениваемый объект. “Ни в коем случае, — отвечал второй. — Крытый сампан, максимум небольшая канонерка”. Среди немногих, кто набрал тысячу судов, по мнению обоих экспертов, были леди Диана Мэннерс и мисс Клементина Хозье, на которой впоследствии суждено было жениться господину Черчиллю».
Эдвард Марш оказался достаточно бесстрашным, чтобы последовать за молодым Черчиллем в Африку и заняться кровавым и очень опасным спортом. «Прежде чем отправиться с Уинстоном Черчиллем в конце 1907 года в африканский вояж, — вспоминал он позже, — я спросил миссис Патрик Кэмпбелл, что бы она сделала, узнав, что меня съел лев. Она призналась, что сначала рассмеялась бы, но потом ей было бы меня очень-очень жаль».
Марш писал, что он «сразу принял Африку». «Едва мы прибыли, — рассказывал потом Уинстон, — Эдди разделся донага и удалился в буш, откуда его можно было выманить только три раза в день обещаниями еды». Если это и было преувеличение, то совсем незначительное…
Однажды Черчилль и Марш, шагая по огромной равнине с видами вершин Килиманджаро вдали, натолкнулись на один из самых удивительных экземпляров местной дикой природы, «самку носорога, спавшую под одиноко стоящим деревом». Вот как это описывал Марш: «После поспешных консультаций и соответствующих маневров, позволявших сделать поправку на ветер, Уинстон выстрелил. Носорожиха вскочила и бросилась на нас, точнее, как мне показалось, на меня. Она мчалась, словно вышедший из-под контроля паровоз. Что мне было делать? Я стоял как вкопанный, палец на крючке моего зонта, и планировал в последний момент отскочить с ее пути и с треском открыть в ее сторону зонт, надеясь, что это ее напугает…»
Выстрел Уинстона оказался точным: с бедным животным было покончено. Оно рухнуло на землю.
Черчилль оценил реакцию Марша на экстремальную опасность довольно забавно. «Отношение Уинстона к любому случайному проявлению хладнокровия с моей стороны выражалось пословицей, которую он когда-то услышал от своей няни [миссис Эверест]: “Где нет смысла, там нет и чувства”».
Марш следовал за Черчиллем по разным важным кабинетным постам до 1915 года (о катастрофах этого периода мы скоро поговорим) и далее.
Некоторые высказывали предположение, что из-за ряда детских болезней Марш стал импотентом, и его ориентация проявлялась в основном в форме бурных платонических связей. Как бы там ни было, Черчилля никогда не волновала сексуальная ориентация других людей, что, возможно, объясняет его реакцию на более позднюю апокрифическую историю с членом Парламента, которого застукали in flagranti [27] с гвардейцем в темноте королевского парка Сент-Джеймс. («Это в самую-то холодную ночь года? — спросил Черчилль, услышав ее. — Ну как тут не гордиться тем, что ты тоже британец!»)
Влюбленный Черчилль, часть IV. Клементина Хозье, 1908 год
[28]
«Вы читали мою книгу?» — такими были первые слова, сказанные Черчиллем женщине, которой суждено было стать его женой. Книгой, о которой шла речь, была биография его отца. Клементина ответила, что нет, а он сказал, что отправит ей издание на следующий день симпатичным кебом.
Важную роль в браке Черчилля сыграл его друг и соратник Эдвард Марш: моментом зарождения романа стал довольно плотный обед в доме леди Сент-Хельер, подруги матери Черчилля. Среди приглашенных была Клементина, двадцатитрехлетняя дочь леди Бланш Хозье. Эта молодая женщина явно хорошо знала собственные запросы, когда дело доходило до предложений руки и сердца, как выгодных, так и не очень. Она была дважды помолвлена с сыном виконта Пиля — без продолжения, — и все усилия по сватовству, в результате которых она однажды оказалась практически в ловушке, посреди лабиринта из живой изгороди, с другим претендентом, лордом Бессборо (эту схему разработала ее мать), тоже ничего не дали.
Приглашение Клементины на тот обед было продиктовано банальным суеверием: ее попросили прийти, чтобы за столом не сидело тринадцать гостей. Да и Черчилль, пребывая в своем кабинете в Уайтхолле, не хотел туда идти. Но Марш строго сказал ему, что отказываться уже невежливо. Однако как только Черчилля усадили рядом с Клементиной, мгновенная вспышка влечения определила весь ход его дальнейшей жизни.
Описывая позже то, что станет началом самых