В 1942 году генерал-лейтенант Бернард Лоу Монтгомери находился уже в песках Северной Африки, готовый сыграть поистине выдающуюся роль в изменении хода войны. Верный своим принципам военачальник был максимально внимателен к своим солдатам: он разговаривал с ними, проводил время, угощал сигаретами. На ближайшие дни была запланирована их атака на немецкие соединения Эрвина Роммеля.
По мере разворачивания конфликта Монтгомери командовал 8-й Британской армией в битве при Эль-Аламейне, прошел с боями через Тунис и Сицилию; оттуда его 21-я группа армий отправилась в Северо-Западную Европу, где ему предстояло столкнуться с огнем полемики и потерпеть героическое фиаско в кампании сентября 1944 года, когда он не смог навести мосты через Рейн. Черчилль неизменно оставался его другом, а вот советники премьер-министра были настроены по отношению к нему глубоко скептически, считая — не без оснований, — что этот человек начисто лишен чувства такта. Генерал Гастингс Исмей однажды сказал о Монтгомери: «Я пришел к выводу, что его любовь к публичности сродни болезни, алкоголизму или наркомании; она так же сводит его с ума». Впрочем, с тактом или без оного, в самом конце жизненного пути Черчилля Монтгомери был рядом с ним. Их связывала верная и глубокая дружба.
Департамент «лучей смерти». Реджинальд Виктор Джонс, 13 июня 1940 года
[92]
Двадцативосьмилетний доктор Р. В. Джонс, чья решительная челюсть и курчавые волосы на удивление напоминали главного персонажа из популярного комикса для мальчишек 1940-х Wizard, был протеже Фредерика Линдеманна. Руководитель отдела научно-технической разведки Министерства авиации Великобритании Джонс занимался разработкой «искривления луча» — технологии для подавления навигационных сигналов люфтваффе, которая в итоге станет истинным триумфом. Со временем он возьмет на себя и еще большую ответственность. Первая встреча Джонса с Уинстоном Черчиллем на Даунинг-стрит вселила в него эйфорическую уверенность и стала для него своего рода ракетным топливом, стимулировавшим ученого к еще большей смелости и изобретательности.
«После нашей первой встречи я, конечно, был вне себя от восторга, ведь меня, совсем молодого человека, заметил сам премьер-министр, — напишет Реджинальд Виктор Джонс годы спустя. — Но было в этом и нечто гораздо большее. Так случалось со мной всякий раз, когда мы встречались с ним в военные годы. Я уходил с этих встреч с ощущением, словно подзарядился от контакта с мощным источником питания. В нем были сила, решительность, юмор, готовность выслушать, задавать вопросы, чтобы изучить предмет досконально и, убедившись, что во всем разобрался, действовать. Он тогда редко говорил комплименты — хотя впоследствии делал их, и очень красиво, — ведь он был воспитан в более суровые времена. В 1940 году вполне достаточным для комплимента был сам факт, что он призывал вас к себе в момент кризиса; и уж если вы сумели выдержать шквал его вопросов, а затем убедили в своей правоте — это было величайшим восторгом».
Один из таких комплиментов прозвучал после войны, когда Джонсу предложили должность профессора в Абердинском университете. Черчилль тогда заметил: «Чтобы спасти нас от катастрофы, этот человек сделал больше, чем многие другие, сверкающие теперь побрякушками». Джонс, с его специфическим чувством юмора, верил в Черчилля с самого начала.
Когда в 1936 году его перевели из Оксфордского университета на секретную военную работу в Министерстве авиации, он наладил тесные контакты с людьми из легендарного шифровального подразделения Блетчли-парк, используя в работе их разведданные о немецкой авиации. Одна из его поистине революционных идей получила название «Окно» (британские бомбардировщики должны были хаотично сбрасывать полосы металла, чтобы сбить с толку радары противника), и в итоге эта технология была с большим успехом взята на вооружение.
Джонс, теперь профессор Абердинского университета, с особым удовольствием вспоминал, как горд был, когда в июне 1940 года впервые встретился в Кабинете министров с самим Уинстоном Черчиллем. В своей речи при назначении на должность Джонс сказал следующее:
«Когда я представил в кабмине свои доводы, это, по словам самого Черчилля, стало для него одним из чернейших моментов войны. Он-то считал, что нам нужно просто выиграть предстоящую битву за Британию днем, а тут является этот молодой человек (Джонс имел в виду себя. — С. М.) и заявляет, что, даже если мы победим, люфтваффе сможет точно наносить удары по нашим городам ночами, когда у нас практически не будет защиты. Он почувствовал, как вокруг него сгущаются тучи, но их тут же разогнали, поскольку тот же молодой человек сказал ему, что все будет в порядке, что у нас есть возможность противостоять этой угрозе с помощью средств радиопротиводействия.
Я видел, как сильно заинтересовали и обрадовали его эти мои слова. Тот эпизод произвел на него неизгладимое впечатление. Более того, к счастью, вскоре стало ясно, что меры радиопротиводействия, которые мы тогда ввели, ослабили бомбардировки Лондона настолько, что только одна бомба из пяти достигала намеченной цели. Позже он опять вызывал меня к себе — когда Линдеманн сказал ему, что я вижу новую угрозу, причем очень отчетливо, в разработке немцами крылатых ракет “Фау-1” и “Фау-2”, в 1943 и 1944 годах соответственно».
Черчилль и Джонс настолько сблизились, что молодой профессор Джонс даже навещал Черчилля в Чартвелле после войны, когда тот слег с простудой, и отвлекал его от болезни жаркими спорами о классической литературе и истории.
Слово Божье. Космо Гордон Лэнг, 1 августа 1940 года
[93]
Уинстон Черчилль не был активным прихожанином. В этом смысле его можно назвать традиционным англиканцем, который посещает церковь на крещение, венчание и похороны. Черчилль признавался, что лет в двадцать почти утратил веру. «Я прошел тогда через жестокий и агрессивный период антирелигиозности, который, затянись она дольше, легко мог бы причинить мне большие неприятности».
Но как бы он ни отпускал свой разум на свободу, чтобы исследовать «пути мышления и логики», он никогда не был атеистом и охотно признавал существование «всевышнего творца». Тем не менее даже в моменты национальной катастрофы — а битва за Британию [94], безусловно, была одним из них — он не обращался к молитве. За него это делали другие.
«Первого августа у меня состоялся долгий разговор с