— В розыск хочу, — как ни в чем ни бывало продолжил я. — Зря, что ли, академию заканчивал.
— Ха! В розыск… — призадумался шеф. — Кобра, э-э… То есть Оксана Геннадьевна тебя всё равно не возьмет.
Я кивнул.
— С ней порешаю вопрос.
Семен Алексеевич шумно выдохнул, но протестовать уже не стал.
— Наглый ты, Яровой, ни за что бы не подумал. Сидел же тихоней, мышью серогорбой — и на тебе! Вылез, права качаешь…
— Не я такой, товарищ полковник, жизнь такая. Как головой ударился — все на место и встало.
— Ладно… — почесал лысину Морда. — Как с Оксаной Геннадьевной договоришься, если добро даст, приходи. Подпишу рапорт на перевод.
И тут мой взгляд зацепился за одну из грамот от главка, что красовались на стене у шефа.
«За добросовестное исполнение служебных обязанностей награждается…»
Твою дивизию!
Мордюков Семен Алексеевич.
МОРДЮКОВ!
А раньше такой дрыщ был… Где же твои волосы, родной? Растерял. Потому-то я тебя и не узнал сразу.
Я сделал вид, что эмоции не шкалят. Получилось.
— Приду, с рапортом, — заверил я, — а потом еле слышно добавил: — Это тебе не за коленку кадровичку лапать, Сёма…
Проговорил это тихо, холодно, голос понизил, даже попытался тембр изобразить, интонацию того моего голоса из прошлой жизни.
Полковник резко побледнел.
— Что… что ты сказал? — заикался Мордюков.
Проняло. Но я в эту игру играть не буду.
— Что? — невозмутимо пожал я плечами. — Ничего…
— Про… про-о… коленку что-то…
— Да не заморачивайтесь, товарищ полковник, я как головой ударился бормочу, бывает, невпопад всякое. Пройдет… Разрешите идти?
— Иди, — выдохнул шеф и стал утирать капли пота на лбу да пялиться на настенный календарь. Там красной передвижной рамкой было отмечено сегодняшнее число: первое июня.
Помнит дату Морда… рыжая. Уже выходя из кабинета, я услышал его бормотание:
— Будто Лютого услышал… привидится же…
* * *
Вернулся с работы домой, а в квартире висит сизый дым и пахнет горелым.
— Маха! Ты где? У нас пожар?
— Я картошку жарила, не получилось, — раздался недовольный голосок из ее комнаты.
Жива матрёшка, но сгорела картошка.
Зашел к ней, а девчонка в шортиках в обтяжку и в тоненькой маечке с просвечивающими сосками на коврике, похожем на туристический каремат, загнулась в интересной позе.
— Ты чего? Спину прихватило? Так это. Надо поплевать и растереть.
— Дурак! — без злобы отозвалась следачка, не меняя позиции. — Это «собака».
— Чего?
— «Собака мордой вниз», йогой занимаюсь.
Интересный ракурс. Хорошо, что я не пёс, а так бы пристроился.
— А-а… — понимающе протянул я. — На гвоздях стоишь? А где гвозди-то?
— Иди ты…
— Пошли на кухню, йогиня ты безгвоздая, буду учить тебя картоху жарить.
— Сейчас, мне последнее упражнение осталось.
Пока переодевался в домашнее и мыл руки, Машка тоже подтянулась на кухню.
Я очистил себе плацдарм для действий. Прежде всего, выплеснул из кружки в раковину непонятную стрёмную субстанцию.
— Ты что⁈ — вскрикнула соседка и замахала руками. — Божечки! Ты зачем мой смузи вылил!
— Да? Ну извини… Я думал, кефир стух.
Машка что-то еще бухтела и жаловалась, что смузи жалко, и пальчик порезала, пока чистила картошку, а я приступил к делу.
— Смотри и запоминай.
Я закатал рукава, вытащил из пакета кусок сала — с мясной прослойкой, деревенское, не это магазинное мыло. Нарезал мелкими кубиками, со шкуркой.
Из всех сковородок, что имелись в нашем кухонном арсенале, выбрал самую старую, чугунную, с толстыми стенками, ещё советских времен. Почерневшую до цвета угля. Такая жар равномерно держит, распределяет и не перекаливает. То что надо.
Раскалил посудину на плите. Кинул в нее сало — оно тут же зашипело, затанцевало, отдав в воздух запах детства в траве и с бутербродом в руке.
Помешал, а пока сало топилось, занялся картошкой — жёлтая, крахмалистая, с крепкой кожицей. Почистил, нарезал крупной соломкой. Когда сальце отдало жир, высыпал картошку в сковороду. Она зашипела громче, брызгала, как будто возмутилась, но потом чуть успокоилась, покрываясь румяной корочкой.
— Ай! — это Маша подошла поближе и чуть ли не нос в сковороду сунула.
Я же добавил мелко нарезанный лук. Сразу потянуло сладковатым ароматом. Всё это дело перемешал, посолил, крышкой не накрывал — корочка нужна, а не варёная каша. На кухне запах стоял такой, что даже Машка облизнулась, забыв про свой смузи.
Когда все было готово, я взял две тарелки, наложил по-щедрому — хрустящая, горячая картошка, золотые шкварки, полупрозрачный лук, поджаренный до состояния карамели.
Порезал горбушку чёрного хлеба, толстым ломтём, по-деревенски. Вот она — еда. Настоящая. С характером и душой.
— Лопай, — придвинул Машке тарелку. — Не хватает только шкалика самогона и малосольного огурчика, но это в другой раз.
Машка сначала с сомнением поковырялась вилкой.
— Ну не знаю… От такой еды я буду жирная и некрасивая…
— Ешь давай, тебе только в плюс. До полноты губ — ещё работать и работать.
Она хмыкнула, понюхала, осторожно зацепила вилкой кусочек, попробовала. Потом второй. И ещё.
— А-а… У-у… — бубнила она с набитым ртом. — Вот это да… Как вкусна-а-а!.. Слушай, а холестерина здесь много?
— Нету, — сказал я, не моргнув. — Только сало. Натуральное.
Машка жевала, закрыла глаза, лицо чуть порозовело, как будто пробовала не картошку, а в грех какой ступила.
— Жаль, в сторис не выложишь, — пробунила она, уплетая за обе щёки так, что за ушами пищало.
* * *
Проснулся рано. Птички разбудили — что-то настойчиво и по нарастающей щебетало. Первым делом подумал — лес, палатка, рыбалка, рассвет. Хорошо… Уже хотел будить мужиков на утренний опохмел и на утренний клёв собираться…
Открыл глаза — ан нет. Комната, другой век. Все сразу вспомнил. А «щебечет» — не птица. Смартфон мой старается. Будильник.
Вот поди ж ты, до чего дошло. Звук, конечно ласковый, нежный — только вставать под него не хочется. Не то что раньше: трезвон механической «Славы» — и просыпался не только ты, но и полподъезда.
Порыскал по шкафу. Мда-а. Надо будет прикупить нормальной одежды, без этих дурацких картинок на груди. Но