— Ладно, звони. Но учти, боец настоящий судьбу на случай не меняет.
Миронов явственно обиделся, но и хорошо — не все коту масленица. Он отходчивый, тем более если самому надо что-то.
По пути на «Бабушкинскую» Кошкин развлекался мыслями о Миронове, о том, как у того в ящичках головы всякая всячина упрятана.
При выходе из метро он приобрел четыре бутылки пива. Одну он раскупорил прямо у киоска. Пахло соляркой, рядом разгружался грузовик. Люди в телогрейках носили ящики с молоком. «Давно не пил молока», — подумал Василий Кошкин. Он праздно подошел к лотку, за которым человек с кумачовым лицом и глубоко надвинутой на уши шапкой (Вася про себя назвал лоточника «танкистом») торговал всякой всячиной: шампунем, экологически чистым мылом, серыми, как мышата, носками со свалянным ворсом.
— Почем крысы? — спросил он.
— А дорогие. Идут холода. А народ наш непонятливый. Думают, до них война не дойдет. За день ты вот, да две бабки. Потом продадут вдвое.
— Да и я продам. Втрое продам. Я-то про войну знаю.
— Вот и вижу, не лохарь. Думаешь, совсем нас забыли? Нет, это только так, для отвода. А там до нас. Потом побегут носки-то брать, а всё — нету.
— Вот-вот, и мне сегодня говорят: будешь у них учиться. А сами неучи.
— Ага! — «танкист» довольно хлопнул в ладоши, обутые в большие варежки. — Мой-то все в Москву, а я ему — картоху копай пока, сами еще к тебе приползут-то. Не верит, проглот. Вот ты человек, я сразу вижу, правильный. Брать-то будешь чего? Дешево отдам!
— Ума бы взял, да денег нету. Я тебе санки подарю на день танкиста, — Кошкин направился к дому. Ему стало если не легко, то задорно. Приближение вихря ощущают звери и люди, чем-то еще похожие на зверей. Здесь таких, к счастью, много. Он — один из них. И это правильно так же, как правильно слово «картофель», буква «хер», или стопарик. Правильно так же, как то, что ему снова хочется в молодость. Вот так втянуть ноздрями запах последнего пива — и отсюда — туда, от Ханкалы, от генералов, похожих друг на друга, как выброшенные на берег рыбы, — тяжело дышащих от гнева, страха и коньяка, — от надвигающегося чуждого, о чем не хотелось задумываться, но что глядело в окно сожалеющими глазами писателя Балашова. Туда, в приют бездомных по имени Афган, в последнее пристанище свободных от неотвратимой свободы. В наступающих новых боях за кого же держаться, как не за старых врагов? Так бы, наверное, сформулировал фирменный парадокс Андреич. Кошкину пришло в голову, что если Балашов прав, когда говорит, что жизнь обретает смысл в конечной точке, то счастье определить просто. Чертов Балашов, его бы с собой туда, мы бы с ним, наконец, создали что-нибудь стоящее о врагах, о друзьях… Если рассматривать жизнь как целое, то есть чтобы в ней были только чужие и только свои. Разделенные четкой границей правды. Это и есть оно. Счастье. И еще пиво. И одна женщина. Одна. Или как у него. Ни одной. Второе пиво он допил, как раз подходя к своему подъезду.
Убийство Кошкина
За дощатым столом на пустыре, раньше служившем детской площадкой, самозабвенно дуплились доминошники. К ним не хотелось, но жаль было бы без них. Навсегда без них. Глядя на них, Вася почувствовал себя русским. Этого было для тождества довольно.
Он поставил недопитую бутылку у двери и зашел в подъезд. Чернявый парень, сидевший в белой «Ладе», расположившейся неподалеку, у гаражей, сообщил что-то по мобильному телефону двум мужчинам, ждущим на третьем этаже, а затем поспешил вслед за Кошкиным. Парень был мелок и крючковат, на нем висела кожаная куртка из тех, что вышли в Москве из моды даже у бандитов. При входе в подъезд он наскочил на Васю, едва не уткнувшись носом ему в грудь. Вася, зайдя уже в дом, подумал, что разобьют пацаны бутылку, потом соседская собака лапу порежет, так соседка такой ор поднимет, что всему двору мало не покажется… И вернулся.
— Тебе б за смертью так спешить, двоечник, — зло сказал Кошкин «кожаночке», который протиснулся в проход между дверным косяком и кошкинским торсом. Тот поплелся по лестнице, хмуро оглядываясь через плечо на идущего за ним сердитого мужчину с бутылкой в руке. На лестничной площадке первого этажа «кожаночка» остановился, пропуская Кошкина, полез за сигаретами в карман. «К кому он собрался? — праздно подумал Вася. Внизу, прямо под ним, пьяницы пенсионеры бездетные, а из крайней квартиры сосед уехал в Минск надолго. К дочке, сказал. Как же, к дочке… К любовнице поскакал, как пить дать».
Сверху спускались. Опытным ухом Вася различил двоих. Один подшаркивал, другой шел тихо.
Тревога черным вороньим крылом чиркнула Кошкину по шее. Он тоже остановился, перехватил в правой руке дипломат покрепче.
— Здесь не курят, — сказал он «кожаночке», поглядывая через плечо на лестницу.
— Здесь тебе «Аэрофлот», что ли? — ответил парень с заметным немосковским выговором. — И так кошками воняет.
На площадку соскочил еще один парень. Он очень походил на «кожаночку», только выглядел покрупнее, может быть, из-за пуховика. Кто-то третий остановился в пролете. Краем глаза Василий уловил белый, необычно чистый для Москвы мысок кроссовки.
— Проходи, чего менжуешься! — бросил Вася новенькому, прижимаясь поближе к «кожаночке». Если грабить хотят, то тут главное размаху не дать, чтобы по голове железякой не бухнули. Или ножом сдуру не ткнули. А на долгую драку их не хватит — пацаны. Эти двое Васю не тревожили. Поглядеть бы, кто там третий.
«Кожаночка» не выдержал и ударил Кошкина без замаха, хлестко, ногой в пах, но Вася ждал этого. «Сырой ты, сынок. Вот тебе карате». Он подставил под голень рантом дипломат и затем широким взмахом направо запустил им в «пуховичка». Тот успел вытянуть руки, но от мощи удара аж присел на ступеньку. На противоходе Кошкин приложил кулаком «кожаночке» в лицо, но тот нырнул под руку, вжимаясь в стену. «Ага, боксер. Хорошо!» Кошкина не оставляла бодрость духа. Он мог еще броситься к выходу, но не стал. Левой он разбил бутылку о перила. «Кожаночка» еще раз пробил в пах. «Тупой боец», — обрадовался Вася, читая этот удар. Он поймал его прямо на «розочку». Руку резануло, но парень согнулся на миг от боли. Этого мига хватило Кошкину, чтобы секануть тому тяжелым, налитым ребром ладони по мозжечку. Парень упал на колени.
Вася не успел, не стал добивать его и ринулся на