Вася свернулся кольцом, убирая голову поглубже, как черепаха, и впился третьему зубами в запястье. Он понимал, что на боль этого парня не взять, он рвался к сухожилью и артерии. Он был зверем, хищным крови алчущим зверем. Красненькая была вкусна, она прибавила зверю силы.
Чеченец локтем сверху постарался пробить врагу по почкам, но того уже было не отвлечь этим. Тогда, закинув ноги глубоко вперед и уперевшись в ступеньку, он рванул свою руку с оружием — показалось, что кисть так и осталась в пасти чудища. Пора была заканчивать, подходило время ментов. Он нажал на спусковой крючок и еще раз дернул руку, отпуская с ладони оружие. Кошкин, оглушенный грохнувшим у самого уха выстрелом, ослабил хват. Чеченец уже выдернул было из-под него свой ТТ, но от рывка не удержался и опрокинулся на спину.
Вася схватил валявшийся близ него дипломат и швырнул в чеченца. Не попал. Тот ударился о решетку перил и раскрылся. Из него в лицо третьему вылетели осколки битых бутылок, мокрые бумаги, мягкий томик детектива «Бешеный». Кошкин вскочил, побежал что было силы наверх, к спасительной квартире. Чеченец прицелился в его спину, выдохнул… и вдруг обнаружил, что кисть его ходит крупной дрожью, не давая и думать о том, чтобы поймать на мушку врага. Крепко перехватив левой запястье, он приладился еще раз, но изнемогшая рука отказывалась повиноваться. Тяжелый ТТ, переложенный под непривычную руку, стал чужим, ненадежным. Он все же выстрелил, выстрелил дважды, видел, что обе пули пропороли ненавистную куртку, но враг, лишь споткнувшись, сделал еще шаг и исчез за поворотом лестницы. Чеченец знал, что врага надо добить, что надо выпустить пулю в самую его упрямую голову, просверлить упрямый лоб. Но… В нем иссякла уверенность. Если у этого черта остался в кармане даже перочинный нож, чеченец ощущал его острие в своем горле. Он поднялся, огляделся вокруг, склонился над «пуховичком», который еще подавал признаки жизни, и резко нажал ему трижды ногой на грудь. Из раны на кадыке хлынула новым потоком кровь. Потом третий выстрелил в «кожаночку», вложил напарнику в руку свой ТТ и вышел из подъезда, окольным путем двинулся к своему авто, оставленному в дальних дворах. По дороге он не забыл оттереть обувь от крови и туго перетянуть изрядно поврежденную кисть.
Чеченец успел вовремя, чутье не подвело его. Через минуту после того, как высокий сухощавый мужчина исчез меж жестяными коробками гаражей, к подъезду кошкинского дома прибыл ОМОН. По звонку соседей о стрельбе в местном отделении решили, что самим в такую передрягу лучше не лезть, и подождали ребят-специалистов.
Омоновский капитан, наморщив лоб и теребя ус, оглядел место происшествия.
— Следаков можно вызывать. Чистая разборка, а нам здесь полчаса уже как не место. Огнестрел и поножовщина меж насквозь преступными элементами. Поощряется государственными грамотами и правительственными наградами. Никонов, вызывай оперов. А санитаров уже не треба.
Он достал папироску, пожевал ее недолго и закурил. Спичка никак не хотела загораться, задуваемая сквозняком. Дверь подъезда, чтобы выветрить запах пороха, пива, крови и кошек, придержали открытой.
— Петр Алексеич, поножевщина чудная выходит. Пиво битое, саквояж! Ждали, что ли, кого, а потом схлестнулись? Две пушки на руках, а у этого глотка как собаком перекушена. У моей соседки хахаля бывшего собак так потяпал.
— А ты откуда знаешь? Что бывшего?
— Так она меня разбираться вызвала. Девка в соку, чего там! Я б влюбился, если бы не собак ее!
— То-то, что ничего. Смотри, Шерлок Холмс, и тебя потяпают за излишнее рвение. Ладно, расследуй, пока убой не подъехал. Только это, в кровь не вляпайся, нам в автобус этой грязи не надо.
Алексеич вышел на воздух. Он сам когда-то, когда лет было, как лейтику Никонову, хотел стать следаком. А в Чечне передумал. Со старшими потерся там и передумал. Учиться мучиться, а потом все одно под начальника ложиться. Лучше тут. Звезды быстрее, начальство дальше, а деревянные — так ими государь что там, что тут не балует. Хочешь жить, умей вертеть… А Никонов пусть подергается. Он в Чечнях не был. Пока. Может и выйдет толк, каждый по своей судьбе сам топает… Собак… Вот ты чудак, Никонов!
— Петр Алексеич, там на лестнице кровь вверх. И перила в ней.
— Ну что, мне тебе автоматчиков придать, если ты багрянку увидел? Думаешь, засада? Бронежилет на тебе есть, так иди и смотри. Расследуй обстоятельства, докладай обстановку, — прикрикнул капитан, но, подтянув автомат, отправился вслед за молодым. На площадке второго этажа они нашли Василия Кошкина. В правой его руке был зажат маленький швейцарский перочинный ножик.
— Третий труп? Случайная жертва огнестрельного беспредела? — удивился капитан, разглядывая Кошкина.
— Ножик сжимает, как герой Брестской крепости, — Никонов наклонился к Кошкину и пощупал пульс на шее. Скорую капитану все же пришлось вызывать: в Василии Кошкине были обнаружены остатки жизни.
Миронов, Раф и Юля у Кошкина 21 октября 2001-го. Москва
Миронов лишь через два дня узнал о том, что произошло с Кошкиным. Сам Медведев, уже целый генерал, сообщил ему об этом, дозвонившись по телефону.
— Где? — спросил Миронов и сел на тумбочку, раздавив очки.
— В подъезде.
— Где лежит? — гаркнул Миронов.
— В Бурденко.
Миронов поехал в Бурденко. По дороге позвонил Рафу. В госпитале Шариф уже ждал его на проходной. Вместе с ним стояла их медсестра Юля. Ее глаза были сухи, но кончики крашеных волос плакали беззвучно.
— Что? — бросил на ходу Миронов, стараясь проскочить вахту. Охранник встал на его пути.
— В коме он. Скоро Ирвенев с деньгами подъедет. Медведев уже был.
— Главврач как?
— Возьмет. Но сказал, один к ста… Я его такого вытаскивала, — громко, хрипло, с потугой на бодрость сказала Юля. Миронов подумал, что она еще красива. В красивых особо читается одиночество. Заглавной буквой.
Андреич не смог пробиться к главврачу, да в том