— И тем не менее вы готовы обсуждать статус Сахалина?
— Разумеется. Наши войска по-прежнему находятся на северной части острова, но решение по ней ещё не принято. Существует весьма популярная идея выкупить его у вашего государства, чтобы навсегда стереть из русской памяти ужас острова каторжников. Я слышал, что называлась сумма около ста миллионов иен. Наличными или товарами. Или просто списать соответственную сумма с царских долгов Японии.
— Совершенно верно, — сказал Иоффе. — Я уточнил сумму и могу её назвать. Мы хотим за Сахалин миллиард иен золотом.
— Это невероятно! — виконт был не в силах скрыть удивление. — Весь золотой запас Японии на сегодняшний день — два миллиарда золотых иен! И это всё — по результатам удачных финансовых операций в ходе Великой войны. В 1914 году наш золотой запас не превышал трехсот пятидесяти миллионов!
— Вот видите — и накопления вложите, и у вас ещё половина останется.
— К тому же эти территории совершенно не освоены… Эти дикие места не могут стоить настолько дорого! И наш флот критически зависит от сахалинской нефти. Не забывайте, наш премьер-министр — адмирал, он прислушается к мнению моряков!
— Советское правительство готово предоставить вам нефтяные, угольные и лесные концессии на самый длительный срок, и вы сможете их осваивать. Мы заинтересованы в инвестициях. И мы убеждены, что освобождённый труд — эффективней и принесёт инвесторам колоссальные выгоды…
* * *
Закончив с советским посланником, виконт вернулся в свою гостиницу, которая располагалась на другом конце города. Её охраняли двое слуг и ещё пятеро полицейских в штатском. Происшествий за время отсутствия не было.
Уже на первом этаже виконт расслышал перебранку тех, кто дожидался его возле номера.
На скамеечке в гостиничном коридоре сидели двое — европеец в молочно-белом костюме и японец в чёрном кимоно. Они отчаянно спорили на дикой смеси из японского и русского, но при виде Гото незамедлительно замолкли и подобострастно встали и поклонились.
В этом было одно из преимуществ жизни независимого политика. Отныне ты не был обязан докладывать кому-то о своих достижениях — а вот содержать прислужников вроде этих двух мог сколько угодно. Причём нередко расплачиваться с ними можно было не монетой, а обещаниями.
Виконт велел входить сразу обоим.
Костлявый и уже постаревший европеец в светлом костюме был Прокофий Хандорин, бывший колчаковец, подвизавшийся ныне при маньчжурской газете «Друг полиции». Он отвечал за связи с белогвардейской прессой.
— У меня для вас, гражданин Хандорин, готовый скандал, — произнёс виконт по-французски. — От вас — только оформить и подать. Будет великолепно смотреться в любой газете, которая отвечает вашему делу. Сообщите, что поведение Иоффе было таким, что все прежние русские дипломаты должны были перевернуться в гробу. Сказавшись больным, этот толстый еврей принимал представителей Японии развалившись в постели и в одной ночной рубашке. За жалкие сто пятьдесят миллионов йен (насчёт золота виконт умолчал) плюс аннулирование военных долгов этот красный бандит собирается продать японцам Северный Сахалин… Ну и дальше, в том же духе.
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство! — Хандорин решил, что виконт — это приблизительно граф.
— Только не затрагивайте слишком сильно тему еврейства, — напомнил Гото. — Евреи — хоть и азиатский народ, но они невероятно мстительны. Известную вам войну финансировали евреи-банкиры из Соединённых Штатов, оскорблённые тем, что царское правительство допустило погромы. Всё, можешь идти!
— А ваше сиятельство изволит гривенник на извозчика…
— Я плачу тебе достаточно, скот! — рявкнул виконт, и бывший колчаковец ретировался. Два японца, оставшихся наедине, понимающе переглянулись — дескать, ничего не попишешь, с этими русскими иначе нельзя. А потом перешли к разговору.
Следующим был Фусэ Кацудзи, юркий политический аналитик «Осака майнити». Он специализировался по русским делам, и русская революция ему по-своему нравилась: она исправно поставляла порции интереснейших материалов. В своё время он бывал в Москве и брал интервью у Ленина, Сталина, Троцкого… Причём количество встреч, важность дел, которые они обсуждали, и восторгов советских вождей по поводу японской журналистики — возрастали с каждым пересказом.
— Для тебя скандалов нет, — сообщил виконт. — Нужно просто сказать читателям, что с Россией мы скоро подружимся и эх как заживём. Пусть все думают, что так думают все.
Оставшись в одиночестве, Гото уже собирался приказать готовить ванную, но тут в комнату пулей влетел его камердинер в белых перчатках. Губы верного слуги дрожали, не в силах удержать тайну, что рвётся наружу.
— Что такое? — нахмурился виконт. — Война объявлена?
— Никак нет. Из Токио телефонировали: на ваш дом совершено нападение членами Японской антибольшевистской лиги. Ультраправые экстремисты, против любых переговоров с Россией. Ваш старший сын дал им достойный отпор и теперь ранен. Однако его жизни ничто не угрожает.
— Вот оно как, — печально произнёс виконт и вдруг ощутил, что, подобно Иоффе, у него уже нет сил, чтобы стать с кресла. — Вот как оно…
Он ощутил себя вдруг очень-очень старым.
* * *
А что же Окава Сюмэй?
Он, очевидно, и тут был, как всегда, при делах.
О том, что он стал главным идеологом возрождения Азии, Окава узнал от агентов полиции. Рано утром к нему пришли двое в штатском, похожие, скорее, на усталых почтальонов, и объявили удивлённому публицисту, что его заслуги оценены по достоинству и отныне он под наблюдением. На всякий случай. Чтобы коммунисты не убили.
Проснувшиеся в соседней комнате студенты-индусы ничуть не удивились этому визиту. И ещё больше убедились в величии своего сэнсэя.
Тем временем Окава пытался осторожно выяснить, положено ли ему, раз уж он такого достиг, какое-нибудь жалование или пенсион? Ему самому, конечно, кроме бумаги и чернил ничего не надо, но надо же на какие-то средства вести агитацию среди других, не настолько развитых народов Азии.
Агенты полиции заверили, что никаких особых средств на великих людей правительство не выделяет. Ведь мыслители вроде Окавы Сюмэя — сами по себе национальное сокровище!..
К счастью, не одно государство интересовалось новоявленным владыкой умов. Уже через неделю пришло написанное на великолепной бумаге письмо от барона Асады. Барон просил о встрече со знаменитым мыслителем — в самых изысканных и безличных выражениях.
Род Асада происходил из тех же мест под Сакатой. Каких-то полвека назад отец барона отправился в столицу помогать императору