— Я думаю, что великий писатель всё-таки знал жизнь, — заметил потомок барона, — и даже там, где домысливал, вставлял правдоподобные объяснения. Поэтому его истории настолько правдивы. Пусть даже всё было и не так.
— Ты говоришь верно. Но я советую заглянуть всё-таки поглубже. Кто готов нырнуть?
Кимитакэ решился.
— Я полагаю, что тут мы рискуем допустить серьёзную ошибку, — заговорил он. — Нам кажется, что писатель стремится передать жизнь. Ну а что, если Сайкаку был настолько велик, что пытался передать саму суть жизни, очищенную от случайностей. Никто из европейцев не разговаривает в рифму. Никто из японцев не отмеряет количество слогов в предложении так, чтобы получилось хайку. Но именно своей необычностью поэзия и запоминается. Она говорит точнее, чему мы могли бы сказать прозой. Тут — то же самое. В жизни очень много случайного. Очень много нелепых обстоятельств. В ней нет сюжета, глав, кульминации. Люди противоречивы. Они действуют по обстоятельствам и нередко даже против собственного характера. В жизни ни у кого нет плана или амплуа. Даже актёры театра кабуки, которые считают неприличным выходить из роли, непохожи в жизни, я уверен, на себя, какими они предстают на сцене. Поэтому писатель додумывает. Не как оно бывает в жизни. Он додумывает, как люди представляют себе что-то в жизни. Как искусный музыкант, он играет что-то привычное, чтобы публика узнала знакомую мелодию, но иногда немножко изменяет её, начинает обыгрывать. И публика пробуждается от дрёмы. Ей становится интересно, что же произойдёт дальше?
— Ты правильно говоришь! Похоже, ты не зря читал те книги, которые называешь. Тот редкий случай, когда высокая литература пошла человеку на пользу. Действительно, Ихара Сайкаку стремится показать не просто жизнь, а самое драматичное в ней. Самое яркое, самое поучительное из возможных вариантов развития событий — вот о чём мы читаем на его страницах. Например, в той книге, которую мы упоминали, все попытки главного героя ухаживать за женщинами неизменно заканчиваются успехом. В жизни, само собой, всё далеко не так. То же самое можно сказать про известные любому европейцу мемуары Джакомо Казановы. На их страницах уделено немало внимания и мукам несчастной любви, и невероятным приключениям автора, и даже рассуждениями о знаменитой в то время книге Гельвеция «Об уме». Историки, однако, весьма сомневаются во многих эпизодах, которые в этих мемуарах описаны. Например, считается, что весь рассказ о путешествии в Стамбул был чистейшей выдумкой. Что же касается любовных побед — как правило, Казанова одерживал их над скучающими перезрелыми дамами из высшего общества. Ну и не надо, я думаю, пояснять, что о большинстве этих побед мы тоже знаем исключительно из его мемуаров — мемуаров человека, который обожал присочинить.
— Я думаю, американцы уже сделали какой-нибудь курс по соблазнению на основе этих мемуаров, — заметил осмелевший потомок барона. — Американцы по любому вопросу, даже если они в этом ничего не понимают, всё равно сделают курс. И смогут его продать, можете быть уверены! Я хорошо изучил американцев.
— У европейцев такой курс действительно есть, — с улыбкой заметила гейша, — немцы преподают его в секретной школе вроде вашей. Там всё очень серьёзно: разговоры по методу и подробный список случаев, которые ведут к соблазну. Курс, к сожалению, ни на что не годится. В нашей школе мы постараемся это исправить. И нет, — она взмахнула веером, — практических занятий я с вами проводить не буду. Я хочу, чтобы вы усвоили суть, а не забивали голову схемами, которые в самый решительный момент, разумеется, попросту вылетят у вас из головы.
Кимитакэ буквально кожей ощутил, как страстно прислушивался класс к этой лекции, какая напряжённая тишина воцарилась в комнате. Оно и понятно: это была тема, которая волнует всех.
— Как ни странно, глубже всех из японцев проник в эту проблему адмирал Ямамото, — заговорила женщина. — К сожалению, вы не служите под его началом, поэтому я перескажу вкратце его наставление, которое он давал морякам своего флота.
Адмирал Ямамото просил обратить внимание на то, что мы очень многое можем сказать о военной мощи государства по тому, как рядовой состав обращается с женщинами.
Вот какой пример приводит. Заходит японский корабль в чью-то гавань. И сходит наш моряк, воспитанный нашей посконной рисоводческой деревней в традиционно непролазных чащобах где-нибудь посерёдке острова Сикоку, на берег, имея очевидное желание тоже зайти в чью-нибудь доступную гавань.
И вот он швартуется на берегу возле самой цветастой, по его мнению, дамочки и говорит, как умеет, по-французски: «А можно вот с вами, господиночка, того этого?»
Женщина, конечно же, может быть, и не против. Кто знает, может, она этим на жизнь себе зарабатывает?
Проблема в том, что ни одна женщина, даже самая законченная потаскуха, на предложение, скорее всего, не согласится. Как ни верти, честь остаётся кое-чем дорогим, даже когда ты её потеряла. Поговори с любой подобной дамой. И быстро узнаешь, что у неё просто жизнь тяжёлая. Не на рыбный же завод идти работать по двенадцать часов в день с разрешением один раз сходить в туалет и два раза покурить в форточку. А потаскухи — это вот они.
Вот и получает наш моряк не желаемое, а по лицу. И ещё потом жалуются на природную застенчивость. Американец бы такую в два счёта добился и получил бы своё прямо на волнорезе.
Но ведь американцы ведут себя совершенно не так. У них тоже ребята простые. Но от жизни в больших городах усвоили, что доступных женщин тоже надо добиваться.
Подойдёт он такой вежливый и спрашивает: «Я вижу, вы хорошо знаете местные обычаи. Не подскажете, где здесь по вечерам происходят всякие танцы и развлечения? Мы всей командой хотели бы там поразвлечься. И даже ежели место имеет дурную репутацию и туда, может, даже продажные девицы заглядывают, так это не большая проблема. Почему бы им не потанцевать после тяжёлого рабочего дня?