Внезапно в дверь постучали. Это оказался хозяин гостиницы, который сообщил, что донну Аврелию спрашивает Мирандола.
– Я привёл фра Джироламо: он согласился исповедать донну Лоренцу! – сообщил граф вдове.
Доминиканец дожидался их в маленьком садике при гостинице. При ближайшем рассмотрении монах произвёл на Лоренцу ещё более отталкивающее впечатление, чем в первый раз. Низколобый, с уродливо выгнутым носом и выдвинутым вперёд подбородком, он смахивал на одну из тех ужасных химер, что красовались на водостоках собора Парижской Богоматери. Представив ему Лоренцу, граф деликатно отошёл в сторону вместе с донной Аврелией. А Савонарола, усевшись прямо на траву и понюхав цветущую на клумбе дамасскую розу, поинтересовался:
– Кто был твоим духовником раньше?
– Каноник церкви Сен-Жерве в Париже, падре, – скрывая отвращение, ответила Лоренца.
– Ты – француженка? – удивился монах.
– Только наполовину: мой отец был родом из Флоренции.
– Был?
– Он недавно умер.
Встав на колени, девушка прочитала «Benedicite», молитву перед исповедью, и начала каяться:
– После смерти моих приёмных родителей, падре, я сбежала от моего опекуна.
– Непослушание – тяжкий грех, дочь моя. Но если ты дашь обещание вернуться к своему опекуну и попросить у него прощение, я отпущу тебе его. Дальше!
– Дело в том, падре, что я приехала сюда, во Флоренцию, с одним молодым человеком…
– Всё ясно, – прервал Лоренцу исповедник. – Вы с ним согрешили, не так ли?
– Нет, падре.
– Ты говоришь правду, дочь моя?
– Клянусь моей душой, падре.
– В таком случае, грех не столь уж и велик. Но, опять же, всё зависит от твоего опекуна, который один только вправе, кроме Бога, распоряжаться твоей судьбой. Дальше.
Савонарола явно торопился с отпущением грехов, вероятно, приняв Лоренцу за одну из тех своих почитательниц, которые были готовы на всё, лишь бы добиться исповеди у знаменитого проповедника.
– Мой третий грех в том, падре, что, разыскав родственников моего настоящего отца, я не сразу открылась им.
– Твоего настоящего отца? Кто же он? – без особого любопытства спросил монах.
– Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным.
Насупив брови, исповедник бросил на девушку пронзительный взгляд:
– Ты в своём уме, дочь моя? Насколько мне известно, у покойного правителя было три дочери.
– Моя мать не состояла с ним в браке, падре.
– Ах, вот как! Значит ты – плод греха этого тирана, навеки погубившего свою душу, и какой-то несчастной!
– Хотя их связь и была греховной, падре, однако, как я слышала, во Флоренции незаконное рождение не осуждается столь сурово…
– Да, жители этого города погрязли в пороках и зачастую поклоняются языческим философам наравне с истинным Богом, за что и будут наказаны, – угрожающим тоном произнёс Савонарола.
– Ты же перед лицом церкви всегда будешь нечистой, – добавил он, – и, если хочешь смягчить Божий гнев, должна уйти в монастырь, чтобы замаливать там грехи своих родителей.
– Но я слишком молода, чтобы запереться в монастыре.
– Однако успела уже достаточно нагрешить и сама несёшь на себе печать греха!
– Стало быть, ты отказываешь мне, падре, в отпущении грехов, как когда-то отказал моему отцу? – после паузы спросила девушка.
– Что ты несёшь?
– Разве это неправда, что ты не дал благословения Великолепному перед смертью?
– Да, я отказал ему не только в отпущении грехов, но и в исповеди! – неожиданно разъярился Савонарола. – Когда меня позвали к нему, он упомянул о трёх грехах, особенно терзающих его: ограбление Вольтерры, кровавое подавление заговора Пацци и присвоение денег бесприданниц, отчего многие из них попали на скользкий путь.
Лоренца отметила про себя, что сведения хозяина гостиницы были довольно точны, хотя он и не упомянул о втором грехе Великолепного. Возможно, Бутти не признавал его за таковой, считая, что правитель имел право мстить за погибшего брата.
Между тем монах продолжал:
– «Господь милосерден, – сказал я ему. – Господь справедлив. Но прежде исповеди следует выполнить три необходимых условия». И когда он выказал готовность их исполнить, я перечислил их ему. Первое: необходимо иметь живую веру в Бога и его милосердие. «Я искренне верую!» – воскликнул он. Второе: он обязан был вернуть нажитое нечестным путём состояние, дабы самому загладить сделанное им зло. Или завещать сыну совершить это от его имени. По его лицу я видел, что моё требование пришлось ему не по вкусу. Однако и с этим он согласился и спросил, какое будет третье условие?
– И последнее, – Савонарола ещё больше повысил голос и Лоренца представила его мечущим громы и молнии над одром, на котором лежал её умирающий отец. – Он должен возвратить народу Флоренции незаконно узурпированную им власть и свободу!
– Что же ответил Великолепный?
– Ничего, – в голосе настоятеля Святого Марка невольно проскользнули уважительные нотки. – Он лишь молча отвернулся. Признаюсь, я содрогнулся перед этой не смирившейся гордыней. А на следующий день он умер, как и жил – нераскаявшимся грешником.
– Ты судишь о людях с высоты своего величия, падре. А на самом деле ты – не меньший грешник, чем мой отец, – не выдержала Лоренца.
– Да, ты – великий грешник, – убеждённо продолжала девушка, в то время как её исповедник, казалось, лишился дара речи. – Ибо присвоил себе право прощать или не прощать, что является привилегией только Господа. Даже самый последний человек на земле может получить пастырское благословение на пороге смерти. Поэтому ты, отказав в этом моему отцу, не исполнил свой долг.
– Не тебе судить меня, несчастная!
– Может быть, падре. Но когда ты предстанешь перед Богом и испросишь у него вечного благословения, смотри, как бы Господь не отказал тебе в нём, как ты это сделал с моим отцом! А если даже наш Творец и дарует тебе прощение, то я, дочь Великолепного, никогда не забуду об этом!
Но когда Лоренца поднялась с колен, она неожиданно столкнулась нос к носу со своим врагом. Некоторое время они молча мерялись взглядами. Потом вдруг Савонарола попятился и, осенив себя крёстным знамением, пробормотал:
– Дьяволица! Как она похожа на ту, из-за которой я принял постриг! Изыди, сатана! Не искушай меня!
Внезапно Лоренце всё стало ясно. Очевидно, в молодости Савонарола был влюблён в какую-то девушку, но та ответила ему отказом. Поэтому свою нерастраченную страсть монах вкладывал в проповеди, призывая уничтожать всё, что было связано с красотой.
– Я слышала, что любовь