Оставив охрану на улице, король вместе с Джемом и кардиналом вошёл в базилику. В этот момент барон де Монбар, наконец, заметил Лоренцу и несколько раз прогарцевал на лошади мимо неё.
– Мне кажется, этот бургундец крутится поблизости не ради моих прекрасных глаз, – проворчал Коммин, – потому что мы с ним не перевариваем друг друга.
– Он постоянно преследует Лоренцу, – пожаловался д’Эворт.
Аргиропулос же, усмехнувшись в усы, неожиданно произнёс знакомую Лоренце фразу:
– Trahit sua quemque voluptas (Каждого влечёт его страсть).
Тогда советник обратился к Лоренце:
– Держитесь от Монбара подальше, мадемуазель де Нери. По слухам, он убил во время поединка ревнивого мужа одной дамы, а другую увёл чуть ли не из-под венца, из-за чего той пришлось уйти в монастырь.
– Благодарю Вас за предупреждение, сеньор, – ответила девушка.
После чего, желая увести разговор от опасной темы, добавила:
– А я думала, что Вы тоже родом из Бургундии.
– Нет, я – фламандец. Мой отец Колар де Коммин был в своё время верховным бальи Фландрии, входившей во владения герцогов Бургундских, и кавалером ордена Золотого Руна. Отец же Карла Смелого, герцог Филипп, прозванный Добрым, крестил меня. Потом я стал советником и камергером его сына. Но из-за его безумной политики перешёл на службу к королю Людовику (упокой Господь его душу), который был настолько мудр, что с ним невозможно было допустить ошибки, если только повинуешься во всём, что он повелел, и ничего не добавляешь от себя.
– Мой дед тоже был фламандцем, – заметил Даниель.
Когда Карл VIII со своей свитой проехал мимо них, кардинал Валенсии вдруг повернул голову и загадочный взгляд его тёмных глаз остановился на Лоренце. Смутившись, девушка поспешила следом за дамами в церковь, в то время как мужчины задержались, чтобы попрощаться с Коммином.
В широком внутреннем дворе, именуемом «Paradiso», паломники предавались размышлениям и умывались в фонтане. Он был выполнен в виде сосновой шишки, отлитой из бронзы, по которой стекали струйки воды, и находился под конической крышей, стоящей на высоких порфирных колоннах. Дальше, в глубине, выстраивались в ряд пять нефов с мраморными колоннами, чьи коринфские капители украшал орнамент в виде листьев. Главный неф отделяли от двух боковых высокие аркатуры. Колонны, удерживавшие свод над алтарём, были выполнены из порфира, как и плиты пола. От многочисленных росписей, мозаик, витражей и часовен разбегались глаза. Тут же находились гробницы пап, епископов, прелатов и аристократов. Что же касается могилы Апостола, то она была окружена паломниками и нужно было дожидаться своей очереди, чтобы помолиться возле неё.
– Сударыня! – неожиданно услышала Лоренца знакомый голос.
Обернувшись, она увидела Монбара.
– Мне нужно поговорить с мадемуазель де Нери, – сказал капитан донне Аврелии, в то время как донна Марцелла с любопытством разглядывала его.
– Только в моём присутствии, сеньор.
Пожав плечами, капитан спросил у Лоренцы:
– Вы, я вижу, уже затеяли какое-то новое предприятие и вовлекли в него беднягу д’Эворта?
– Нет, я приехала в Рим на богомолье.
– Вы, что же, дали обет?
– Да.
Монбар пожал плечами:
– Всё-таки Вы – самая загадочная из всех девиц, которых я только знал, мадемуазель де Нери.
– Вероятно, потому, что, в отличие от Ваших прежних знакомых, сеньор, у меня нет ни мужа, которого Вы могли бы убить, ни жениха, у которого увели бы меня из-под венца.
– Уж не ревнуете ли Вы меня?
Дочь Великолепного покраснела:
– Простите, но нам нужно идти.
– Подождите! – остановил её Монбар. – Возможно, мы с Вами больше не увидимся, ведь впереди у нашей армии тяжёлые бои. Поэтому я хочу, чтобы Вы знали: сколько бы ни было у меня женщин, я люблю только Вас! И ничего не могу с этим поделать. Вы – моя болезнь и я чувствую, что мне никогда не выздороветь!
Прежде, чем девушка успела опомниться, капитан исчез. Донна Аврелия же закатила глаза, после чего спросила у своей спутницы:
– Вы всё слышали, донна Марцелла?
– Да, мадонна, хотя я не знаю французский язык…
– И слава Богу!
– …но мне показалось, что этот зеленоглазый сеньор по уши влюблён в донну Лоренцу.
Признание Монбара произвело такое впечатление на девушку, что она думала о нём весь оставшийся день. Ночью Лоренца проснулась от холода и решила сходить за горячими угольями для жаровни, так как Катрин спала на кухне. В гостиной возле камина дочь Великолепного увидела Аргиропулоса.
– Что ты здесь делаешь, мэтр Мануил?
– Я размышлял о трактате, который пишу.
– А о чём твой трактат?
– О кровообращении.
– Наверно, ты пишешь на латыни?
– Нет, на греческом.
– А почему именно на греческом?
– Потому что я сам – грек. За год до того, как турки осадили мой родной Константинополь, мой отец, Иоанн Аргиропулос, перебрался с семьёй во Флоренцию по приглашению Козимо Медичи. Там он стал обучать его сыновей греческому языку и литературе. Ну, а мне с детства больше нравились естественные науки и после смерти Козимо я стал личным врачом нового правителя, Пьеро, а затем – Лоренцо.
– А зачем ты приезжал во Францию?
– Дело в том, что французский король тогда заболел и попросил Великолепного прислать к нему хорошего лекаря.
– И ты вылечил короля?
– Да, после чего вернулся во Флоренцию, хотя Людовик ХI уговаривал меня поступить к нему на службу.
– Ты обещал составить мой гороскоп, мэтр Мануил, – после паузы напомнила врачу Лоренца.
– Я его составил.
Порывшись в кармане своего плаща, Аргиропулос протянул девушке пергамент с какими-то таинственными цифрами, знаками и окружностями.
– Но я ничего в этом не понимаю, – растерялась та.
Забрав у неё назад пергамент, врач начал объяснять:
– Сначала я должен поведать Вам кое-что об астрологии, которую многие считают наукой, доступной лишь избранным и связанной с некоторой тайной. На самом деле в ней нет ничего потустороннего. Хотим мы этого или нет, но люди живут по тем законам, которые определяют планеты. Поэтому с самого рождения каждый человек наделён своей судьбой.
– Значит, мы не в силах ничего изменить? – дочь Великолепного вспомнила, с какой горячностью выступал против астрологии покойный граф Мирандола, считавший, что судьбу человека определяет сам человек, а не далёкие звёзды.
– Почему