Хван Цзи недоумевал, зачем тряпки обязательно вымачивать в алкоголе, а потом еще и кипятить. Матросы хмуро сопели – по их мнению, я зря переводил продукт. Большинство из них уже списало господина Чана как безнадежного. Командование кораблем принял Хван Цзи.
К вечеру у раненого поднялась температура, и я отлучился, чтобы сделать ему чай, а по возвращении услышал дикий крик из его каюты. Из открытой двери в нос шибануло мерзким запахом паленой плоти. Я уткнулся в воротник, метнулся внутрь – и отвар вылился из опустившейся кружки. В каюте меня встретили матросы. У одного, того самого, ратовавшего за методы покойного врача и вербовавшего меня в хаоситы, в руках покачивался длинный раскаленный прут. Нитки от швов лежали на полу.
– Идиоты, – прошептал я, не в силах смотреть на их полные превосходства лица. – Я же не справлюсь с нагноением.
Матрос взмахнул прутом, очертив в воздухе сияющую дугу, и выдал:
– Рана и должна гноиться! Тит не ошибался! Он был самым лучшим!
– Господин Чан, ладно они, – кипя от гнева, процедил я, – но вы-то? Как вы согласились на такое? Вы мне доверяли! Я же доказал, что знаю, что делаю! Хван Цзи, а ты как допустил подобное?
Тот развел руками:
– Но вы сами сказали, что не умеете! Сами признались, что не работали с такими ранами, а изобретали лекарства! Я уважаю ваши способности, но…
Я в сердцах запустил кружку в стену.
– Я не умел! Но знал! Я знал, что надо делать! – я тяжело выдохнул, смахнул волосы с лица и отвернулся. – Когда он начнет бредить от жара, вы вспомните обо мне и придете. Но я ничем не смогу ему помочь.
Матросы, господин Чан и Хван Цзи смотрели на меня с каменными лицами. Непробиваемыми в своей слепой уверенности. Я развернулся и вышел, хлопнув дверью.
Гнев кипел внутри, шипел ядовитой кислотой, хотелось схватить веревку и вздернуть всех этих недоделанных эскулапов на рее. Чтобы не натворить дел, я закрылся у себя и отвел душу на ни в чем не повинной посуде. Не помогло – только добавилась усталость. Я напоследок перевернул стул, пнул ножку кровати и, зашипев от боли в пальце, рухнул на постель.
– А ведь казались нормальными людьми! Хаоситы, вашу мать!
Меня так и подмывало запереться у себя до конца поездки и гордо игнорировать этих деятелей, пока Чан не загнется от инфекции. Воображение со злобным предвкушением рисовало композицию из кланяющегося Хван Цзи, унылых матросов и бледно-зеленого, замученного хаоситскими методами пациента. Я бы встал над ним и со скорбным лицом, разведя руками, произнес: «Я же вам говорил!». Все бы точно прониклись.
«Оставить человека без помощи из-за обиды – это очень мудрое решение. Такое взрослое и верное, особенно для ученого, который изобретал лекарства!» – ехидно пропел внутренний голос.
Я заскрипел зубами и отвернулся к стенке, но совесть с противным визгом сверлила виски и затыкаться не собиралась. Господин Чан мне жизнь спас, как можно было бросить его в такой момент? Не вмешиваться? Прижигание долго служило хирургии, и народ как-то выживал. Да и пациент мой на первый взгляд крепкий, а сам ожог не такой уж и большой… Тридцать сантиметров – не семьдесят процентов тела, да и первые шесть часов рана находилась в покое. Но, с другой стороны, люди умирали и от меньшего… Вот как пустить всё на самотек?
Я все-таки не выдержал – пошел проверять.
Господин Чан был бледен до такой степени, что сквозь кожу просвечивали вены. Он тяжело дышал и облизывал искусанные губы. Его сознание было настолько поглощено болью, что моё появление вообще прошло мимо него. Я потрогал горячий, липкий от испарины лоб и, окончательно устыдившись своих детских порывов, дал раненому воды. Тот жадно выпил несколько глотков и, открыв мутные глаза, пожаловался:
– Больно. Швы так не болеть.
– Вот именно. Но вы же тут самые умные, вам лучше знать, – буркнул я и поднес свечу поближе к его животу.
Прижгли его от души. Выглядел ожог отвратительно, а рубец обещал стать еще гаже. Я осторожно ощупал края и немного выдохнул. Рана не разошлась. Видимо, хаоситы прижгли не все швы, а только те, что были сверху. От раны пахло чем-то противным и подозрительно знакомым.
– Протирали ополаскивателем для зубов? – строго спросил я.
Эта дрянь хоть и кипятилась, но на корабле хранилась в бочонке. И стояла достаточно долго, чтобы микробы успели почувствовать волю.
– Да, – выдохнул господин Чан. – Так лучше заживать…
– Блеск, – заключил я и поставил свечу на стол. – Лучше заживает… Свежим ополаскивателем протирать надо! Свежим, только что приготовленным, а ваш стоит уже вторую неделю! Уринотерапевты, вашу мать… Сто процентов заразу занесли!
Чан попытался что-то возразить, привстал на локтях и охнул.
– Но Тит…
– Дурак! Где ваш хваленый Тит, а где я? Кто спас Юн Лана: Тит или я? Кто тут выглядит старше тридцати: ты или я? Может, всё-таки стоит послушать человека, который явно знает о лекарствах и природе болезней?
Господин Чан смешался, а я, вдохновленный успехом, закатил ему пятиминутную лекцию о том, что такое гной, откуда он берется и чем опасен.
– Вот то-то и оно, – удовлетворенно произнес я, когда побледневший пациент в ужасе уставился на свой живот. – Теперь будьте послушным, не мешайте вас спасать. И другим скажите, чтоб больше не лезли. А то залечат до смерти.
Легко сказать – спасать! А какими средствами?? Антисептик на корабле был лишь в виде самогона. Крепкий алкоголь на ожог? Да лучше сразу застрелить. Мёд? Капустный лист?
Я ограничился тем, что промыл ожог, как смог, и продезинфицировал кожу вокруг алкоголем.
– Господин Чан, нам срочно нужно остановиться в ближайшем порту, – наконец заявил я, наложив чистую повязку. – В закупленных вами припасах нет ничего, чем можно вас лечить.
Тот подумал, облизнул губы.
– Ближайший порт – Приморье.
– Как Приморье? – опешил я. – Мы же шли из Приморья в Трехбережье, а потом к вам домой. Кажется, в Кондо…
– Кондо, Трехбережье и Приморье – треугольник, – господин Чан кивнул на стену, где висела большая карта