– Ты не подумай, я умею быть благодарным. Как насчет пиара твоему отряду в «Вашингтон Пост»? Интервью, фоторепортаж? Нашу газету в первую очередь читают на Холме. Это у вас в Союзе – цензура и журналистов не ценят, а в Штатах – это четвертая власть. Как бы даже если не первая.
– На Холме?
– В Капитолии и Белом доме.
– Не откажусь… – я протянул руку «Красному». – Как у вас говорят? Дил?
– Я свои долги помню. – Пол крепко, до хруста пожал мне ладонь. Все-таки мощный парень. Здорово, что я его так быстро и главное без особых последствий уработал.
* * *
Когда вышел за ворота дачи Левина, передо мной во всей красе встал вопрос о том, как добираться в Москву. Я окликнул проходящую мимо женщину, узнал дорогу до станции электрички. Прямо по дороге, через леса – четверть часа быстрой ходьбы.
Пока шел, разглядывал местные дачи. Неплохо тут так устроились писатели – любит советская власть творцов пера и пишущей машинки. Почти все дома двухэтажные, с садом… У ворот стоят «Москвичи», пара «Волг». Последнее, наверное, у особо приближенных и обласканных.
Я дошел до какого-то трофейного старенького «мерса», в который лысый усатый мужчина, лет пятидесяти, загружал стопки книг. Одна из них не влезла в багажник, рассыпалась. Усатый матюгнулся, начал собирать. Я решил помочь – присел рядом, нагрузился пятком толстых книг. Перевалил их в багажник.
– Поженян, – коротко представился мужчина.
– Орлов. Николай.
– А я Григорий. Из военных?
– Как поняли?
– По выправке. А чего брюки мокрые? Под дождь попал?
– А был дождь? – я понял, что тему надо менять.
– В том-то и дело, что не было.
Мы дозагрузили книжки в машину, я повертел одну из них в руках с фамилией Григория. «Штормовые ночи».
– Писатель?
– Скорее поэт… – Поженян попинал шины «мерса». – Вот, решил часть библиотеки на квартиру отвезти. Тут уже в шкафах не помещается.
– И свои книжки тоже?
– Не иконы, чтобы на них молиться. – Григорий пожал плечами, кивнул на багажник. – Как в том анекдоте.
– Каком?
– Умирает старый профессор. Лежит на диванчике, в кабинете, у диванчика – его старый фронтовой друг. Профессор голову приподнимает, показывает на книжные полки, висящие над рабочим столом. «Это все, – говорит, – книги, которые я написал». И голову опять на подушки роняет. Собирается с силами, приподнимается опять, показывает на другую стену с книжными полками. «А это, – говорит, – книги моих учеников». И опять голову роняет. «А вот помню, – говорит, – как в 1942 году в одной деревушке я санинструкторшу уговорил, и ничего у меня с ней не получилось, потому что сено мягкое было и у нее в него зад проваливался». Приятель: «Ты это к чему?» Профессор: «Эх, все бы эти книги – да тогда ей под жопу…»
Мы посмеялись, Григорий вздохнул:
– Вот так и я. Пишу, пишу, а что толку? Ну вынесут эти книги передо мной на бархатной подушке. Может, в школах будут проходить. Но потом все одно забудут и сдадут в макулатуру.
Я попытался вспомнить фамилию Поженяна и не смог. Не шибко я большой ценитель советской литературы – разве что Стругацкие всплыли в памяти. Может, и правда забыли его.
– Песни надо писать или сценарии к фильмам, – сделал вывод я. – Они подольше живут.
– Пишу, – вздохнул Григорий, закрывая багажник. – Фильм «Жажда» не видел?
– Неа…
– А «Никогда»?
– Тоже нет.
– Ну вот видишь… Набегут толпы графоманов и все, забудут.
– Да уж… Тогда и правда, задница медсестры выигрывает… – хохотнул я. – Ладно, мне пора, электричка ждать не будет.
Поженян предложил подкинуть до Москвы, но я отказался. Мне надо было окончательно просохнуть. Мы попрощались, я потопал в лес. Надеюсь, на семейный ужин я не опоздаю – не хотелось бы познать прочность новых сковородок Яны.
Глава 11
Поужинать мне не удалось. Уже на подходе к дому я увидел толпу. Рядом были припаркованы скорая и желтый милицейский «москвичонок».
– Коля! Иди к нам! – из толпы мне помахал рукой Ваня Кожедуб. За ним стояли Яна и жена аса.
Мы поздоровались, я пригляделся к лицам. Они были бледные.
– Что случилось?
– Девушка выпала из окна.
Яна взяла меня под руку, сжала предплечье.
– Коля, какой ужас!
– Погибла?
– Насмерть разбилась! – тяжело вздохнул Иван. – Я как раз со службы возвращался, пытался помочь, но какое там… Шея сломана, позвоночник, похоже, тоже. Я такое только на фронте видел. – Кожедуб махнул рукой.
Яна глубоко вздохнула. Ее явно мутило.
Я мягко освободился от захвата жены, протолкался вперед. Труп уже был накрыт простыней, она успела пропитаться кровью. Люди ахали, тихо переговаривались.
– Товарищ, отойдите назад… – усатый милицейский лейтенант грозно на меня посмотрел.
Я достал удостоверение.
– Что тут произошло?
– Выясняем, – буркнул усатый. – Вызвал оперативно-следственную группу. Девушка не местная, документов не нашли.
– Даже так? Ну-ка отойдем.
Мы прошли к домовой клумбе, лейтенант представился Опанасом Степановичем.
– Какие-то подозрения? – прямо спросил я.
– Да есть тут одна квартирка… сложная… – милиционер почесал затылок. – Были уже скандалы с жильцами. Золотая молодежь там живет. Сынок председателя Гостелерадио. Компании, пьянки. Богема…
Чем больше лейтенант рассказывал, тем больше я понимал – жопа. Девушка под простыней была раздета, врачи сказали, что есть следы насилия, которые редко бывают при падении – круговые синяки вокруг запястий и лодыжек.
– Папаша – товарищ Полумесяцев, – Опанас пользовался возможностью выговориться. – Даже жалобу на меня подавал. Дескать, не имел права я вызывать его Петьку на воспитательную беседу. Балбес, на нем пахать надо, а у него пьянки, гулянки, музыка громкая до ночи. Соседи жалуются! Мама работает врачом – сделала сынку липовую справку, мол, не может он ехать на комсомольскую стройку…
– Окна у квартиры куда выходят? – прямо спросил я.
– Да сюда и выходят. Вон они, десятый этаж! – милиционер махнул рукой вверх. – Шторы задернули.
– Думаешь, они девчонку выкинули?
– Больше некому. Остальные все у нас приличные… – лейтенант задумался. – Либо сама прыгнула. Тут следователям работа.
– А родители этого Петюни где?
– На дачу уехали. Оставили сыночку квартиру, личную жизнь организовывать. Я туда уже поднимался. Музыка играет громко, мне даже не открыли. Сейчас опера приедут, поедем за санкцией прокурора. – Лейтенант упрямо сжал губы. – Буду вскрывать квартиру.
– Да они вещдоки к тому времени уже уничтожат. Пойдем, может, мне откроют. – Я приглашающе махнул рукой, потопал наверх.
Лейтенант ныл, что надо все делать по закону, а мне просто хотелось кого-то замесить. Вот не вымахался я сам с этим Рэдом.
Звонить в квартиру 59 я не стал. Там и вправду долбила музыка, и не просто какие-нибудь «Битлы», а Iron Butterfly. Первая рок-группа, которая играла хэви-метал. Я ее слышал в Нью-Йорке