Вручив подарки, я попросил разрешения сфотографировать принцессу, но моя просьба была вежливо отклонена. Делая вид, что не понимаю, я через переводчика заверил ее, что фотография будет очаровательной, и, к ужасу придворных, установил свой фотоаппарат. Бурно протестуя, принцесса при этом трижды охотно позировала. Через некоторое время после моего возвращения в лагерь я получил письмо от принцессы с выражением сожаления, что она не сможет нанести мне ответный визит из-за недомогания. Чуть позже мне были преподнесены две овцы, мешок муки и брикет прессованного чая, служащий в качестве денег.
Храмы представляли собой большие юрты, а главные, как и ханская юрта, сверху были покрыты красной тканью.
Я посетил старейшего ламу, великолепного старика с лицом и достоинством кардинала. Он знал о бегстве своих людей из России, но ничего не мог сказать мне ни о приведших к этому условиях, ни о периоде. По его словам, племя уменьшалось из года в год.
Когда мы снялись и отправились в Карашар, то расстались с Нумганом, к этому времени уже присоединившимся к нашей экспедиции, и я с сожалением смотрел, как старик складывал юрту и уезжал, потому что его заботливость и внимательность во время наших странствий в горах сделали его неоценимым проводником. Он согласился доставить мои охотничьи трофеи в Кульджу, откуда российский консул отправил их в Хельсинки.
Длительный хаос, в который революция вскоре ввергла Китай, затронул и торгутов Тянь-Шаня. В начале 1930-х годов власть в Синьцзяне захватил мандарин Чин-чу-жен. Когда хан торгутов отказался признать его власть, его пригласили на встречу в Урумчи. Встреча закончилась убийством хана и его спутников.
После поездки по горам в холод и дождь, на одних только сухарях и баранине, я оценил благодать оазиса Карашар. Настоящим удовольствием было ехать по этому краю хорошо возделанных полей, радостно увидеть крякающую утку, курицу с выводком, яркие краски маков. Саманные домишки сартов и скрипучие арбы казались роскошью.
В Карашар я въехал 5 июля 1907 года, почти ровно через год после отъезда из Петербурга. Вспоминая прошедший год, я почувствовал, что пришел к пониманию, почему по мере того, как мы продвигаемся все дальше и дальше, значение времени становится все более и более расплывчатым.
Местный мандарин, лет семидесяти, здоровый и бодрый, принял меня дружелюбно. У него была хитрая привычка часто делать паузы между словами, будто он боялся что-то сказать без тщательного обдумывания. В дневнике я нахожу следующие размышления о жизни китайских чиновников: «Он [мандарин] мало что видит за пределами грязных стен своей резиденции. Когда же он ее покидает, его носят на носилках, а мандарин внутренних районов ездит на двухколесной повозке, называемой маппа, и его постоянно окружают конные или пешие слуги в великолепных ливреях. На языке народа он не говорит, и обычно у него нет никаких знакомств вне своего развращенного окружения. Его жена или жены, а также случайный инспектор или путешествующий мандарин, столь же оторванный от народа, как и он сам, составляют все его общество из года в год. Ему не положен отпуск, но, когда умирает его отец или мать, он на три года траура уходит с должности, что продиктовано большим почитанием, оказываемым всеми сословиями родителям, а поскольку трехлетний период пребывания в должности приносит большие суммы, а на важных постах – очень большие суммы, коррупция процветает практически повсеместно. Зарплаты низкие, у нижних чинов они вообще отсутствуют, в результате все они сосут соки из беспомощных людей. Такая система не рассчитана на то, чтобы побудить чиновников проявлять интерес к долгосрочной работе, и деньги собираются ими всеми возможными способами и тратятся, не принося ни удовольствия, ни отдачи. Помимо повышения незаконных налогов, большинство мандаринов занимаются бизнесом в городах, которыми управляют, поскольку их расходы значительны. Надо содержать большие резиденции, поддерживать дружеское отношения с государственными ревизорами, умилостивлять высокое начальство ежегодными подарками. Будет интересно посмотреть, как эта бюрократическая машина с ее бесчисленными интригами, коррупцией и невежеством справится с задачей модернизации империи».
Так было на протяжении веков, и эти условия, несомненно, способствовали многочисленным восстаниям в оазисах Шелкового пути. Руины некогда великолепной крепости к югу от города свидетельствовали о борьбе маленького княжества Карашар с китайским господством.
Следующим пунктом моего назначения был Урумчи, административный центр обширной провинции Синьцзян. Моя дорога снова шла через Тянь-Шань, но уже ниже. Чтобы избежать сильной жары в пустыне между Карашаром и горами, я решил ехать ночью, когда было заметно прохладнее и не так досаждали мухи. Большую часть нашего багажа везла арба, а поскольку лошади устали от жары и недостатка корма, двигались мы медленно.
Поездка по незнакомой местности в темное время суток сопряжена с риском. Однажды ночью я ехал вместе с Исмаилом и Чао, когда налетела буря, и мы сбились с пути. Поскольку моя лошадь упорно отказывалась идти вперед, мы спешились, привязали лошадей и легли спать. Когда рассвело, то обнаружили, что лежим на краю пропасти.
На перевалах казалось, все ветры Азии сошлись, чтобы не дать нам пройти. Измотанные, 24 июля мы прибыли в Урумчи. Нас встретил последний оставшийся под моим началом казак Луканин. Меня поселили в уютном доме русского консула Кроткова. Урумчи красиво расположен на берегу небольшой реки и практически со всех сторон окружен горами. Население города – 80 000 человек, и по китайским меркам он чист и с хорошей администрацией, хотя отнюдь не ароматен.
Один из главных опорных пунктов бывшей Джунгарии Урумчи может оглядываться назад на кровавое прошлое, поскольку воинственные джунгары сопротивлялись китайцам