Меня спросили, есть ли у меня какие-либо предложения. А было около пяти часов вечера. Мой ответ заключался в том, что члены организации должны отправиться на север ночным поездом, а когда доберутся до места, выбранного для размещения Генерального штаба, то должны с помощью имеющихся ресурсов немедленно приступить к его формированию. Я добавил, что если им не удастся уехать этой ночью, то они должны сделать это на следующее утро. Мои слова вызвали всеобщее недоумение, и я понял, что председатель недоволен. Тем не менее члены комитета попросили не только председателя, но и меня подготовить к завтрашнему дню доклад о мерах, которые необходимо принять. Я уже высказал свое мнение, поэтому закурил сигару и ушел. Доклада я не писал. Пришло время действий, а не писанины.
На следующий день ко мне пришли несколько членов комитета, пожелавших ознакомиться с моим докладом. Я сказал, что не готовил его, потому что уже в общих чертах объяснил комитету, что, по-моему, надлежит сделать. Мне сказали, что генерал-лейтенант Шарпантье представил план, практически идентичный моему, но заявил, что хочет сложить с себя полномочия председателя, считая, что с тех пор, как в комитет вошел я, без трений сотрудничество вряд ли возможно. Это проявление недовольства моим вчерашним вмешательством показалось мне одновременно неуместным и оскорбительным. Меня попросили занять пост председателя, но я ответил, что с самого начала заявлял о своем желании подчиниться генерал-лейтенанту Шарпантье. Комитет, однако, был настойчив и сообщил мне, что этот вопрос уже обсужден с сенатором Свинхувудом, заявившим, что сенат готов принять их предложения и назначить меня главнокомандующим. Было очевидно, что необходимо выбрать лидера, поскольку сейм уполномочил сенат принять меры, необходимые для создания «мощных сил обороны».
Прежде чем принять решение, я хотел задать сенатору Свинхувуду вопрос о мнении сената относительно свободы действий главнокомандующего. Соответственно 16 января я в сопровождении члена Военного комитета капитана Игнатиуса посетил его. И глава правительства, и я полностью согласились, что возложенная на меня задача – не только восстановление порядка, но и освобождение страны. Мы были готовы приступить к осуществлению нашей смелой декларации независимости.
Я согласился принять назначение, но при одном условии: сенат не попросит ни Швецию, ни Германию о вооруженном вмешательстве. С другой стороны, оружие и добровольцев мы приветствуем. Я настаивал, что свобода народа, чтобы быть прочной, должна быть оплачена его собственными страданиями и кровью его собственных сыновей.
Мне показалось, что сенатор Свинхувуд скептически отнесся к возможности выполнения нашей задачи имеющимися у нас средствами. «У вас нет армии, нет солдат, нет оружия – как же тогда вы можете рассчитывать сломить сопротивление врага?»
Я ответил, что уверен, что это возможно. Моя уверенность основывалась на решимости и боевом духе финнов по сравнению с приведшим к падению царской империи пассивным смирением русских. У нас был гражданский фронт, и мы не позволим нас уничтожить, а поднимемся и будем сражаться. Но армию надо создать немедленно, и большим подспорьем было бы умение финнов обращаться с огнестрельным оружием, крепкие нервы и спортивный дух, а также лыжная подготовка. Вскоре у нас появятся офицеры и унтер-офицеры, носившие форму дома или за границей, и, прежде всего, хорошо обученные кадры 27-го егерского батальона.
Я также рассказал сенатору Свинхувуду о моем разговоре с главой французской военной миссии в Петрограде генералом Нисселем, обнадежившим перспективой получения оружия с французских складов в Мурманске, и о том, что я ожидаю определенного ответа от французского представителя в Хельсинки.
Моя уверенность, по-видимому, произвела на сенатора впечатление, и он в присутствии капитана Игнатиуса пообещал не обращаться за вооруженной помощью ни к Швеции, ни к Германии. Я настаивал на немедленном призыве 27-го егерского батальона.
Во время этой беседы с главой правительства я согласился принять Верховное командование только при определенных гарантиях, что иностранного вмешательства не будет. Однако мне не было сказано, что еще в декабре 1917 года сенат обратился к Берлину с просьбой о вооруженной помощи, однако получил отказ на том основании, что подобное вмешательство поставит под серьезную угрозу русско-германские мирные переговоры в Брест-Литовске. Мне также не сообщили, что золотой запас Банка Финляндии перевезен в Куопио. В этот важный момент меня также не просветили относительно намерений сената или его общих взглядов на ситуацию.
Разговор закончился тем, что я объявил о своем намерении в течение 24 часов отправиться в Ваасу, чтобы создать штаб армии. Я также выразил мнение, что разоружение русских войск неизбежно. Сенатор, похоже, с этой точкой зрения согласился.
Уходя, я встретил старого друга и школьного товарища Акселя Эрнрута, управляющего частного банка. На его вопрос, получил ли я Верховное командование, я ответил, что получил, но о финансах не было сказано ни слова, и я не представляю, как решить это дело до отъезда. «Мы это устроим», – сказал Эрнрут и попросил в тот же вечер прийти на совещание в банк.
На этом совещании я также встретился с коммерческим советником Фердинандом фон Райтом и доктором Вильгельмом Розенлевом. Я сказал, что мы не можем терять ни часа драгоценного времени, что я уезжаю завтра вечером и у меня нет времени обсуждать финансовые вопросы с сенатом.
– Если я прибуду к месту назначения с пустыми руками, то потеряю много времени, – сказал я.
После тягостного молчания Эрнрут заметил:
– Если все пойдет хорошо, вы получите свои деньги обратно, а если нет, то потеряете все.
Все промолчали, а поскольку мне предстояла еще одна встреча, я поспешил