«При рассмотрении этих наблюдаемых различий в поведении рабов исследователи обычно задаются вопросом о том, являлась ли определенная манера бунтовать сопротивлением отдельным злоупотреблениям рабства или же реальным сопротивлением рабству как таковому. При рассмотрении поведения рабов в свете его политического контекста выясняется, что те, кто выполнял самую чёрную работу – а именно невольники, трудившиеся в полевых условиях, – делали её спустя рукава. Если говорить в целом, то их „лень“, „мартышкин труд“ и мелкие кражи представляли собой некую ограниченную(а возможно, и потворствующую их желаниям) разновидность бунтарства. Их реакции на неожиданные злоупотребления или внезапные изменения в повседневном распорядке плантаций были в лучшем случае лишь символическимиактами, направленными против рабства. Однако организованныеи систематическиеначинания плантационных рабов, направленные на то, чтобы нарушить функционирование хозяйства, их непрестанныедействия по нанесению значительного ущерба урожаю и складам, а также коллективныеночные грабежи, благодаря которым наполнялся товарами чёрный рынок, имели более „политический“ характер по своим последствиям и представляли собой сопротивление рабству как таковому» [507].
Позиция Юджина Дженовезе по данному вопросу отличается в ряде важных деталей, однако и он настаивает на различии между предполитическими формами сопротивления и более существенным сопротивлением системе рабовладения. Как демонстрирует следующий фрагмент из работы Дженовезе, он усматривает это различие как в области последствий, так и в области намерений:
«Строго говоря, лишь восстание представляло собой политическое действие, которое кое-кто предпочитает определять как единственное подлинное сопротивление, поскольку только оно напрямую бросало вызов власти этой системы. С этой точки зрения, те действия, которые другие исследователи именуют „повседневным сопротивлением рабству“ – хищения, враньё, притворство, уклонение от работы, убийства, детоубийства, самоубийства, поджоги, – в лучшем случае можно квалифицировать как предполитические, а в худшем – как аполитичные… Однако „повседневное сопротивление рабству“, как правило, подразумевало приспособление к нему и не имело никакого смысла, кроме как при условии принятия статус-кво, нормы которого в том виде, как они воспринимались или определялись рабами, нарушались соответствующими действиями» [508].
Объединяя эти накладывающиеся друг на друга точки зрения, мы получаем нечто вроде противопоставления реального сопротивления, с одной стороны, и чисто символических, ситуационных или даже эпифеноменальных действий, с другой. Утверждается, что реальное сопротивление (а) имеет организованный, систематический и кооперативный характер, (b) основано на принципах или бескорыстно, (с) несёт революционные последствия и/или (d) воплощает идеи или намерения, которые отрицают основание господства как такового. Напротив, чисто символические, ситуационные или эпифеноменальные действия являются (а) неорганизованными, несистематическими и индивидуальными, (b) конъюнктурными и своекорыстными, (с) не имеют революционных последствий и/или (d) подразумевают по своему намерению или смыслу приспособление к системе господства. Данные различия важны для любого анализа, целью которого является попытка очертить различные формы сопротивления и продемонстрировать, как они связаны друг с другом и с той формой господства, в которой они имеют место. Категорически не соглашусь с утверждением, что формы сопротивления второго типа в конечном счёте являются ничтожными или несущественными, тогда как реальное сопротивление могут составлять лишь первые. Эта позиция, на мой взгляд, даёт совершенно превратное толкование самогó основания экономической и политической борьбы, которую в каждодневном режиме ведут подчинённые классы – не только рабы, но и крестьяне и рабочие – в условиях репрессий. Данная точка зрения основана на ироничном сочетании как ленинистских, так и буржуазных исходных допущений относительно того, что именно конституирует политическое действие. Ниже мы рассмотрим первые три парных сравнения, а последний – самый важный – вопрос о том, являются ли намерения приспособленческими или революционными, будет затронут лишь вкратце – рассмотреть его более подробно нам предстоит в следующей главе.
Начнём с вопроса о тех действиях, которые являются «своекорыстными», индивидуальными и неорганизованными. В логику Дженовезе и в особенности Маллинза встроена гипотеза, что подобные действия в силу самой своей природы не имеют революционных последствий.
Возможно, зачастую так и есть, но столь же верно и то, что в современную эпоху едва ли обнаружится хоть одна революция, которую можно успешно объяснить без указания именно на такие действия, когда они происходят в массовом масштабе. Для примера рассмотрим такую тему, как дезертирство из армии и та роль, которую оно сыграло в ходе революций.
Ярким примером является Русская революция. Летом 1917 года нарастающее дезертирство из армии, рядовой состав которой преимущественно формировали крестьяне, было существенной и неотъемлемой частью революционного процесса как минимум в двух отношениях. Во-первых, именно благодаря крестьянам состоялся крах армии – основного института репрессий царского государства, унаследованного Временным правительством, – института, который подавил предшествующие революционные волнения, состоявшиеся в 1905 году. Во-вторых, дезертиры внесли непосредственный