Вторник, 23 ноября. Я прямо больна от стыда. Я должна была это предвидеть. Когда Морис пришел обедать, лицо у него было как в наши самые худшие дни. Почти сразу же он бросил мне:
— Напрасно ты доверяешься своей подруге Диане. Ноэли передали, что она провела по ее поводу самое настоящее расследование в адвокатских кругах и среди общих знакомых. И везде она говорит, что это поручила ей ты.
Я покраснела. Мне стало больно. Я никогда не подавала Морису повода осуждать меня. Он был моей защитой. И вот я перед ним в роли обвиняемой. Какое несчастье!
— Просто я сказала, что хотела бы знать, что же такое Ноэли.
— Чем разводить сплетни, спросила бы лучше меня. Ты думаешь, я не знаю, что собой представляет Ноэли? Ты ошибаешься. Я одинаково хорошо знаю ее достоинства и ее недостатки. Я не влюбленный школяр.
— Все же я не думаю, что твое мнение так уж объективно.
— Ты думаешь, Диана и ее подружки объективнее? Можешь быть уверена, они и тебя не пощадят.
— Хорошо, — ответила я. — Я скажу Диане, чтобы она придержала язык.
— Очень советую это сделать.
Он с усилием перевел разговор на другое. Мы вели его вежливо. Но я сгораю от стыда. Ведь я сама подорвала его уважение ко мне.
Пятница, 26 ноября. В присутствии Мориса я теперь чувствую себя как перед судьей. Ведь что-то он думает обо мне, а что — не говорит. При этой мысли у меня мутится разум. Раньше я без малейшего волнения думала о том, какой он видит меня. И я смотрела на себя только его глазами. Этот образ, быть может, несколько льстил мне, но в общем я себя узнавала. Теперь я задаю себе вопрос: кого он видит во мне? Он считает меня мещанкой — ревнивой, бестактной и даже, возможно, непорядочной — ведь я пыталась о чем-то дознаться за его спиной? Это несправедливо. Он столько прощает Ноэли, неужели он не может понять то беспокойное любопытство, которое я испытываю к ней? Я ненавижу сплетни, но пусть я опустилась и до них, мне многое простительно. Он ни словом не намекнул на эту прошлую историю, он ведет себя как джентльмен.
Путаное объяснение с Дианой. Она клянется детьми, что не говорила, будто наводит справки по моему поручению. Вероятно, это предположение Ноэли сделала сама. Она призналась, что сказала одной подруге: «Да, в данный момент меня интересует Ноэли Герар». Но это никак не могло меня скомпрометировать. Конечно, она действовала неумело. Я попросила ее прекратить это. Она обиделась.
Понедельник, 30 ноября. Я все удивлялась, почему Морис не заговаривает о зимнем отдыхе. Вчера вечером, вернувшись из кино, я спросила его, куда он хотел бы поехать в этом году. Он ответил уклончиво, якобы еще об этом не думал. Я почуяла что-то подозрительное. У меня появилось чутье на такие вещи, и это нетрудно понять: элемент подозрительного присутствует во всем. Я настаивала. Он быстро произнес, не глядя на меня:
— Мы поедем, куда ты захочешь. Но я должен предупредить тебя, что рассчитываю также провести несколько дней в Куршевеле вместе с Ноэли.
Я всегда готова к худшему, но оно оказывается еще хуже, чем я ожидала.
— Сколько дней?
— Дней десять.
— А сколько дней останется мне?
— Тоже дней десять.
Я была так зла, что не могла продолжать. Мне удалось только выговорить:
— Вы это решили вместе, не советуясь со мной?
— Нет, я с ней об этом еще не говорил, — сказал он.
Я ответила:
— Вот так и продолжай. Не говори ей об этом.
Он произнес медленно:
— Я хочу провести с ней эти десять дней.
В этих словах была плохо скрытая угроза: если ты лишишь меня этого, наше пребывание в горах превратится в ад. Мне было отвратительно думать, что я поддамся на этот шантаж. Довольно уступок! Они безрезультатны и противны мне. Его жизнь распалась на две части, и мне принадлежит не лучшая. Хватит. Я немедленно заявлю ему: «Она или я».
Вторник, 1 декабря. Итак, я не ошиблась: он вел со мной игру. Прежде чем сделать окончательное признание, он «изматывал» меня, как тореро изматывает быка. Сомнительное признание, само по себе являющееся маневром.
Однако я начала очень спокойно: «Дележ меня не устраивает. Придется выбирать». Он принял безнадежный вид человека, который думает: «Вот оно. Так я и знал! Что же мне делать?»
Он заговорил самым вкрадчивым тоном:
— Прошу тебя. Не требуй от меня порвать с Ноэли. Только не сейчас.
— Нет, сейчас. Эта история тянется достаточно долго, и я слишком долго терпела.
Я с вызовом посмотрела на него:
— Так кем же ты дорожишь больше? Ею или мной?
— Конечно, тобой, — произнес он бесстрастно. И добавил: — Но Ноэли я дорожу тоже.
Я вскипела:
— Скажи, наконец, правду. Ею ты дорожишь больше! Ну что ж. Иди к ней. Уходи. Уходи сейчас же. Забирай вещи и уходи.
Я достала из шкафа чемодан, побросала туда белье, защелкнула замки. Он взял меня за руку: «Перестань!» Я продолжала. Я хотела, чтобы он ушел. Я вправду хотела этого. Я была искренна. Искренна, ибо не верила в это. Это было как в ужасной психодраме, где играют в правду. Это правда, но ее играют. Я закричала:
— Иди к этой потаскухе, к этой интриганке, к этой сомнительной адвокатше!
Он схватил меня за запястья:
— Возьми назад свои слова.
— Нет. Это грязная особа. Ты купился на ее лесть. Ты предпочел мне ее из тщеславия.
Он повторял: «Замолчи!» Но я все говорила. Говорила без разбору все, что думаю о ней и о нем. Да, я с трудом вспоминаю. Я говорила, что он самым жалким образом позволил пускать себе пыль в глаза, что он становится снобом и карьеристом, что он перестал быть тем человеком, которого я любила, что раньше у него было сердце, он был предан другим, а теперь он сухарь, эгоист и его интересует только карьера.
— Кто эгоист? — закричал он.
Тут он не дал мне говорить. Эгоистка — я. Это я без колебания заставила его бросить ординатуру, хотела, чтобы он всю жизнь отдавал только дому и мне.
— Замолчи! Мы были счастливы, и как счастливы! Ты говорил, что живешь только нашей любовью.
— Это правда: ты больше ничего мне не оставила. Ты должна была предвидеть, что когда-нибудь я начну страдать от этого. А когда я захотел вырваться, ты все делала, чтобы помешать