Удивительное дело, на мне не было ни знакомого бронежилета, ни привычных джинсов, ни любимой водолазки с высоким горлом. Всё это заменяла консервативная клетчатая пижама, которую я носил в свои двадцать лет. Видимо, кто-то из прислуги переодел, пока я спал. Я фыркнул. Пижама была маловата: рукава давили в подмышки, штаны заканчивались выше щиколоток. Да-а-а… За годы работы в Системной Полиции мышечной массы у меня заметно прибавилось. Всё ещё не «шкаф», как большинство полицейских, но заметно крепче, чем у среднестатистических «тонких и звонких» цваргов тридцати лет.
Чуть покачиваясь от непривычно непослушных ног, я дошёл до знакомой гардеробной и уставился на одежду. Как и следовало ожидать, «плебейских» джинсов и кашемировой водолазки здесь не наблюдалось. Разумеется, отец не терпел, чтобы единственный наследник рода Легран одевался «как последний бомж». Зато на ближайшей штанге висел новенький классический костюм в чехле и с бирками, явно намекая, что его-то я и должен надеть. Под чехлом оказался двубортный пиджак со шлицами, фактурные брюки, пояс с подтяжками, рубашка с манжетами под запонки, дерби, галстук с заботливо воткнутой булавкой. Рядом лежала шёлковая лента для волос, но последние я много лет назад обрезал. Видимо, отец не потерял надежды, что я их отращу.
— Жесть. Я уже и забыл, как отец заморочен на внешний вид, — пробормотал я, рассматривая подтяжки. В детстве я их не переносил. И зачем было выкидывать мою одежду?
Будучи подростком, я смотрел на эти костюмы и беззвучно их ненавидел. Ненавидел то, как отец с девяти лет упаковывал в орудие пыток и требовал соответствовать статусу сына сенатора и «будущего джентльмена». Ненавидел ощущения, когда невозможно повернуться и толком вздохнуть, когда все смотрят и тыкают пальцем: «О, это же сын Леграна!» — а затем добавляют: «Надо же, человек». В такие моменты внутри меня всё закипало, но отец строго одёргивал, что я веду себя неприлично, выплёскивая слишком много бета-колебаний в общий фон. «Ты же мой сын! Ты должен соответствовать», — буквально въелось в подкорку.
Старые вещи в гардеробной тоже имелись, но, очевидно, будут сидеть как пижама. Несколько секунд взвесив все «за» и «против», я взял штаны и рубашку. У последней закатал рукава и расстегнул пару пуговиц на груди, придавая себе неформальный вид. Всё остальное — оставил на вешалке.
Нет, отец, я больше не буду играть по твоим нотам. Я больше не твоя марионетка, и надавить на совесть у тебя тоже не получится. Я вырос и буду жить свою жизнь.
Перед тем как выйти из комнаты, я задержался и перечитал выписку дока. Выходило… так себе. Судя по анамнезу, выжил я лишь чудом. Ещё раз потрогав голову там, где у цваргов растут резонаторы, и не найдя ничего лишнего, я вздохнул и вышел из старой комнаты. Надо заканчивать этот спектакль побыстрее и возвращаться на Танорг.
Дом встретил меня знакомыми ароматами древесины — отец очень любит натуральные материалы — и горьких горных трав. Немногочисленная прислуга бледнела, растерянно кланялась и бормотала торжественные приветствия.
«Меня вернул, а как обращаться с блудным сыном, прислугу ты не проинструктировал», — фыркнул про себя не то с горечью, не то с иронией.
— Ал, сынок, дорогой! Как же давно я тебя не видела!
Ярко-бирюзовое пятно мелькнуло перед глазами. Мама всхлипнула, бросилась на шею и прижала к груди так крепко, как не всякая броня сдавливает. Меня моментально овеяло теплом и уютом. Признаться, в первую секунду я почувствовал угрызения совести. Наверное, надо было звонить почаще или действительно приехать на Цварг в отпуск… По щеке скользнуло что-то влажное.
— Эвелина, ну право слово, что ты сырость развела на пустом месте? Вы, человеческие женщины, такие эмоциональные. Я же сказал, что с Аленом всё в порядке. Следи за бета-фоном, пожалуйста, — послышался до боли знакомый сухой голос Пьера Леграна.
Мама тут же торопливо отстранилась и украдкой вытерла подозрительно блестевшие глаза.
— Пьер, я просто обрадовалась!
— Эви, я много раз говорил, что все твои эмоции на Цварге — это как ор на базарной площади. Пожалуйста, держи себя в руках.
— Хорошо. Ты, конечно же, прав. Ал, проходи, садись. Док сказал, что первое время тебе лучше побольше сидеть или даже лежать. — Она жестом указала на мягкое кресло, а сама торопливо умостилась на краю широкого дивана, одновременно одной рукой расправляя складки своего потрясающего бирюзового платья в пол, а второй — показывая прислуге, чтобы нам принесли чай.
Густые волосы были убраны в аккуратный строгий пучок, глаза живо блестели, фигурка — всё такая же лёгкая, какой я запомнил её, когда покидал отчий дом. Но, несмотря на радость от встречи, которую я не мог не почувствовать, взгляд выцепил и изменения: чуть-чуть поплыла форма лица, на лбу появилась глубокая морщина, а в шикарных тёмных волосах — первые серебристые пряди.
— Увы, время не щадит никого, — поймав мой взгляд, сообщил Пьер Легран. Он встал позади дивана, положив руку на плечо матери.
[1] М-14 — формально необитаемая планета ФОМ, на которой проходят нелегальные гонки. Подробнее в дилогии «Адвокат с Эльтона» и «Прокурор с Эльтона».Дорогие мои,Эта история постепенно подходит к концу. Я немножечко (множечко) замоталась с выкладками в параллель на нескольких сайтах, и планирую следующую историю о Карине и Никите писать эксклюзивно только здесь, а потому могу изменить график выкладки на прежний (ежедневно, но меньшими порциями). Зайдите в мой опросник в телеграмме, отметьтесь, кто как читает и кому как уобнее, чтобы я спланировла, ориентируясь на большинство)
Прода 7.06
Сам отец, к слову, за эти годы не изменился ни капли: моложавая подтянутая фигура, идеальный костюм-тройка, сшитый на заказ и подчёркивающий достоинства владельца, аристократически правильный для Цварга сливовый оттенок кожи, витые чёрные рога и — его личная гордость — роскошная толстая коса до пояса. Даже по лицу сложно было определить возраст сенатора Леграна, хотя, впрочем, цварги вообще живут чуть дольше таноржцев.
— Рад тебя видеть, сын, снова дома, — поздоровался Пьер, смягчив голос настолько, насколько мог. — И рад тому, что ты жив.