– Максимка, как у тебя фамилия?
– Губаревич.
– Элементарно, Губаревич! – Демьян отряхнул руки, выпрыгнул наружу. – А теперь домой.
В хате их ждала Лексевна в компании с бабкой
Марфой. Встречали накрытым столом, да таким, что у Максимки аж слюнки потекли: тут тебе и блины с киселем, и сметана, и пирог, и бульба в масле с рыбкой. Только сами бабули сидели мрачные, зыркали так странно.
– Вы чаго там робите, где блукаете? – с ходу накинулась Марфа. – Бражку присвоили; в лесу бродите; в церкви шарили. С паскудью нечистой якшаетесь, да? Ты, малой, кушай, кушай, худой якой, – тут же увещевала она Максимку, суя тому в рот жирными пальцами рыбий хвост. Максимка с трудом отнекивался.
– Вы мине наняли – я работу делаю, – Демьян бухнулся на стул, взял блин и обмакнул в миску со сметаной. – Иль нам обратно ехать? Ну, послезавтра Федорыч буде, дайте переночевать… Дык я Дорофеевне зарок дал…
– Зубы не заговаривай, Дема! – насупилась бабка, таки сумев всучить Максимке рыбу. – Работаешь – работай! Тольки давай без чернушества вашего! Мы люди верующие, хоть и церква без кресту стоит, о хоспади, грех-то якой! – Они синхронно перекрестились с Лексевной. – А про Купаву и ваши делишки с ней мы все слыхали, все знаем: слухами земля полнится.
Демьян поморщился, как от зубной боли.
– Слухи ваши подколодные мине не треплют. Треба буде – пред Богом отчитаюсь. А вы либо робить мне дайте и слово исполнить, либо я до дому, до хаты поехал.
– Не, ну ты делай, как знаешь… – пошла на попятный Марфа. – Но того, с нечистым не заигрывайся!
– Было б у вас тут с кем заигрываться… А вопрос такой, теть Марфа: шо там за разговор был про дамбу и Никодимку?
– О, да то история старая! – махнула рукой успокоившаяся бабуля.
– Как дамбу построили, у нас давай всю деревню выселять – в Минске и Могилеве квартиры давали. Ну туда внук мой зъехал, Шурка, помнишь такого? Ну а мы с Дорофеевной остались – наша земля, мы отсюдова никуда…
– Гэта я уже слыхал. А сейчас чего?
– А зараз Никодимка снова давай агитировать! – подхватила Лексевна. – Сулит нам квартиры свои минские, мол, там лепше, все устроились ужо, пенсию в руки приносят, и унитазы прям дома стоят, фаянсовые.
– Херня какая! – внезапно матюкнулась Марфа. – Мы-то знаем, шо стервецу выжить нас надо, но во, дулю ему! – Бабка продемонстрировала кукиш. – Никуда мы не уедем! Нам и тута добре!
– Так, может, того, и правда вам уехать, не? – вякнул из угла Максимка, и на него уставились три тяжелых взгляда.
– Кхм… – перевел на себя внимание зна́ток. – А Никодиму такая беда на кой черт? Чего он суетится?
– Дык вредитель он. Как в пионеры подался – так пропал парень, бесам прислуживать стал, тем, что в турбинах.
– Дорофеевна там как? Получше стало?
– Да куда там лучше, совсем плоха. Как бы отпевать скоро не пришлось.
– Поня-ятно, – протянул зна́ток. – Вы меня простите, дамы, но у нас тут рабочий момент. Побалакать надобно, наедине.
«Дамы» засобирались, охая и уговаривая все съесть да про баньку не забывать. Выпроводив бабок, Демьян упал на кровать и замурлыкал под нос:
А у нас во дворе
Есть девчонка одна…
– Дядька Демьян, вы чаго такой веселый вдруг?
– Просто… Слышь, ты зачины усе выучил?
– А то! – Максимка вытащил из-за пояса смятую тетрадку в линейку – не такую толстую, как у знатка, но уже исписанную кривыми строчками заговоров. – Вот, все могу прочитать.
– Молодец, благодарность тебе от всего Советского Союза. Ну ты давай збирайся, ща по́йдем бесов наших пужать.
– Мы ж только пришли!
– Бесы нас чакать не станут, у них тоже обед по расписанию.
Извечную свою клюку Демьян оставил в хате. На вопросительный взгляд пояснил:
– Не понадобится.
И снова в лес – вот только пришли, не понимал Максимка, чего там опять делать? На улице смеркалось, на удивление рано для лета, и серость дня сменилась наступающей темнотой. Весело посвистывая, Демьян брел по полю к опушке. Стало уже морозно малость, со склона журчал ручей, и в стылом полумраке вырисовывались силуэты деревьев… Мерно переступая копытами и наклонив голову, из леса вышла лошадь.
У Дорофеевны в хате Марфа полоскала в ведре тряпку, пропитанную гноем и человеческими выделениями. Умирающая старуха стонала, не открывая глаз; от кашля у нее на губах выступила желтая пена. Дорофеевна бормотала иногда про коней бледных, про смерть; звала давно сгинувшего на войне сына Лешку. Бабки внезапно столпились у окна, заохали.
– Марфа, Марфа, подойди, смотри, шо творится-то знов!
Та выглянула на улицу. На поле, в густой полутьме, что-то светилось. Старуха прищурилась, напрягла глаза – и впрямь, как будто светлячок витает вдалеке. И становится все больше, приближаясь.
«Никакой там не светлячок!» – с суеверным страхом поняла Марфа.
Это ж лошадь! Только светящаяся, что твой призрак. Значит, не привиделось Дорофеевне? Ходит лошадь страховидная вокруг деревни, гибель предвещает?
Огромная такая, гривой трясет, а вокруг отсветы бликуют красивыми всплесками мертвенного свечения. Шкура аж переливается вся, движется во тьме, создавая ощущение, будто животное плывет над землей, не касаясь ее копытами.
А навстречу чудовищному силуэту шел, ничего не боясь, Демьян.
Марфа подумала: «Вот и все, Дема, не увидимся мы боле». А потом задернула шторы и сказала всем:
– Неча туда пялиться! Бесовщина гэта все, вот он с ней по-бесовски разберется.
Максимка подумал было, что Демьян рехнулся. Он смело шагал прямо к сияющей зеленоватым светом страхолюдине – не с заговором на губах, а продолжая насвистывать надоевшую песенку Кобзона. Без клюки, без ладана.
А подойдя вплотную, достал яблоко из кармана и сунул кобылице в морду. Та осторожно приняла лакомство одними губами – привычная к гостинцам, видать. И тут Максимка осознал, что, несмотря на светящуюся атласную шкуру, всполохи потустороннего света и жуткий ореол близкой погибели, это всего лишь… животное. Которое с удовольствием схрумкало яблоко и понюхало пальцы знатка. Благодарно фыркнуло и покосилось лиловым глазом на мальчика.
Демьян, широко улыбаясь, почесал лошадь за ухом. Шлепнул по