– Все настолько плохо?
– Хуже. Эти люди обладают абсолютной властью, но пока не научились ее контролировать, так что если мы договоримся с ними, откатимся на двадцать лет назад, а если не договоримся – на двести.
– И что тогда делать с нашей оборонной промышленностью?
– Перепрофилировать.
– Во что?
– Я не тот, кто должен это решать. Но если во время Второй мировой войны мы смогли превратить автомобильные и тракторные заводы в танковые и артиллерийские, то в мирное время должны уметь сделать обратное.
– Начинаю думать, что вы зря потратили свой талант, Паркер. Вы могли бы стать коварным политиком-демагогом.
– Слишком большая конкуренция.
– Тогда, может, телевизионным проповедником, собирающим толпы.
– Я не религиозен, а значит, считаю, что только те, кто не верит ни в каких богов, смогут исправить этот мир, главная проблема которого в том, что слишком многие верили в слишком многих богов.
– В таком случае, раз уж я религиозен, очевидно, что не мне спасать мир. Но сделаю, что смогу. Кстати, что стало с идиотом, который спровоцировал весь этот хаос, бросив вызов террористам?
– Сидни Милиус? Он исчез.
– Как это исчез?
– Он очень ловкий тип, и, поняв, какого масштаба катастрофу устроил, просто растворился.
– Ну что ж, Паркер, мне жаль вас разочаровывать, но это дает мне прекрасный повод не рассматривать вашу отставку. Когда найдете его, тогда и просите снова.
– Но, сэр…!
– Никаких «но»!
***
В первые минуты их странной «прогулки» они не могли избавиться от чувства дискомфорта и почти невыносимого жжения – или, возможно, страха – в желудке, осознавая, что виновны в социальном, а главное, экономическом апокалипсисе, который порождали своим присутствием. Их подавленное настроение только ухудшалось, пока они не остановились перед роскошной витриной, в которой среди двадцати элитных моделей особенно выделялись впечатляющий Greubel Forsey Tourbillon стоимостью семьсот тысяч евро и Richard Mille, приближающийся по цене к полумиллиону.
Они застыли на месте, словно их пригвоздили к тротуару, почти не в силах поверить в увиденное – предметы, выставленные на всеобщее обозрение, не вызывали ни малейшего возмущения у прохожих.
Семьсот тысяч евро – это сумма, которую они получили бы за перевод ста книг на любой из шести языков, освоение которых потребовало от них стольких усилий, или зарплата рабочего, вкалывающего по восемь часов в день более тысячи месяцев, то есть восемьдесят три года.
Миллионы людей могли бы спастись от отчаяния, нищеты или смерти благодаря двадцати часам, столь нагло выставленным в этой омерзительной витрине. Именно эти несколько минут наблюдения за тем, как глупость и высокомерие доведены до крайности, окончательно убедили их продолжать борьбу за восстановление баланса справедливости.
Они понимали, что людям может хотеться иметь дом побольше, яхту поудобнее или автомобиль побыстрее, но часы не могут быть ни больше, ни удобнее, ни быстрее – ведь если они идут быстрее, то перестают быть часами и превращаются в кардиостимулятор.
В часах за десять евро ровно столько же минут и секунд, сколько в часах за семьсот тысяч, а значит, логично предположить, что оставшиеся шестьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто евро платятся исключительно за непомерную эгоцентричность.
Покупатели таких вещей напоминали детей, играющих в «куклы»: они задирали рукав рубашки и демонстративно клали руку на стол так, чтобы окружающие могли увидеть дорогие часы и убедиться в их статусе «стильного человека», а значит, их превосходстве над остальными смертными.
Клаудия вспоминала, как много лет назад одна её подруга призналась:
«Я только что послала к черту своего парня, потому что у него красный кабриолет и золотые часы, и я пришла к горькому выводу: большинство мужчин, у которых есть красный кабриолет и золотые часы, имеют только красный кабриолет и золотые часы – вещи, которые даже не пригодны для мастурбации».
Но даже золотые часы казались им сравнительно «скромными» на фоне безудержного хвастовства, которое, на их взгляд, не имело оправдания и было воплощено в этой отвратительной витрине.
После нескольких минут молчаливого созерцания Клаудия заметила:
– Подозреваю, что здесь придется открыть магазин тканей, потому что вряд ли они еще когда-нибудь продадут часы за семьсот тысяч евро.
Они неторопливо вернулись, переночевали на том же холме, откуда открывался вид на море, которое теперь казалось другим, словно стало чище, а воздух менее загрязнённым. После завтрака они отцепили трейлер, и Клаудия отправилась в ближайший город, чтобы узнать из газет, радио и телевидения, каковы были последствия их «спокойной прогулки».
И эти последствия оказались гораздо более разрушительными, чем они могли себе представить: высокозащищенные сейфы большинства банков в этом районе были заблокированы.
Коды доступа аннулировались, и огромные суммы денег, драгоценности, произведения искусства, а главное – важнейшие документы, оставались под землёй, пока динамит, автоген или взломщики не извлекут их наружу – на свет, которого многие владельцы предпочли бы избежать.
Любопытно, но некоторые из самых богатых людей мира в тот момент не имели ни наличных, ни работающих кредитных карт, а самолёты, поезда и вертолёты оказались обездвижены из-за отказа их электронных систем.
Начался хаотичный исход по автомобильным дорогам, нарушавший всю логику массовых миграций, известных истории.
Со времён, когда Моисей вывел евреев из Египта, все массовые исходы всегда преследовали одну цель: спастись от рабства, голода и бедности в поисках лучшей жизни.
Но те, кто эмигрировал сейчас, бежали не от рабства, голода или бедности – и уж точно не в поисках лучшего мира, в существование которого они не верили. Они стремились за чем-то невидимым и нематериальным – за волнами, пересекающими пространство и достигающими самых дальних уголков Вселенной.
Можно было бы сказать, что эти волны превратились в новых богов, столь же невидимых и нематериальных, как их предшественники, но обладающих тем же свойством вездесущности. Однако стоило кому-то локально лишить их силы – и мир рухнул.
Казалось, что сами истинные боги решили напомнить человечеству, кто здесь обладает реальной властью, или что восьмая казнь поразила не только Египет, но и всю планету.
Те, кто был вынужден оставаться, потому что им некуда было уйти – а таких было много, – а также те, кто понимал, что если покинуть свои роскошные особняки, их просто разграбят без охранных систем, чувствовали себя как «птицы с налогового рая», внезапно попавшие в клетку.
Один кровавый африканский диктатор, известный своими оргиями, расточительством и эксцентричностью, с яростью, отчаянием и бессилием обнаружил, что его гигантская бункерная резиденция оказалась настолько хорошо защищённой, что теперь